Из-за того, что сцена была крошечной, мы все сбивались вместе. Оззи торчал где-то передо мной, но позже, когда мы перебрались на более крупные площадки, он стоял слева перед моим стэком, а я сместился в центр сцены. Не спрашивайте зачем – мне и в голову никогда не приходило. Казалось странным, но мне такая расстановка понравилась: в центре сцены было лучше всего слышно все инструменты. И так было, пока мы не развалились. Оззи перебрался в центр, только когда мы воссоединились много лет спустя, в девяностые.
Первым делом мы купили огромный фургон Commer с затемненными окнами. Это была старая развалина, бывший полицейский фургон с огромной дырищей в полу со стороны пассажира. Однажды я взял фургон и заехал за одной девчонкой. Для того чтобы хоть как-то прикрыть дыру, мы постелили коврик. Она вышла вся разодетая, в чулках, вскарабкалась внутрь и провалилась прямо в дыру. Металл разодрал ей чулки, к тому же она еще и ногу порезала. На этом роман закончился.
Мама помогла найти металлический пласт, чтобы закрыть дыру. Мы его настелили на пол, а сзади поставили диванчик. Затем снова отправились в Карлайл. Фургон постоянно ломался. Это был кусок дерьма, но и дороги не лучше. Казалось, что в Карлайл и Лондон мы ехали целую вечность.
Поскольку права были только у меня, а нанять водителя мы себе позволить не могли, перед репетициями и концертами за всеми заезжал я, и, так как все это висело на мне, нервы были полностью расшатаны, так что нам очень повезло, что мы остались живы. Они все дрыхли сзади, а я хлестал себя по щекам, чтобы не вырубиться. Только открою окно, чтобы взбодриться, как они тут же начинали ныть: «Э, чувак, нам тут вообще-то холодно!»
Как-то ночью по дороге домой я нашел улицу, в точности похожую на ту, где жил Оззи. Я решил, что будет прикольно подшутить над ним и высадить его там. Было четыре или пять утра, Оззи спал, и я сказал:
– Ну что, Оз, вот ты и дома!
– Мммэ-э-э…
Он выбрался из фургона, и я прокричал: «До завтра, пока!»
Я тронулся, посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как Оззи пытается вломиться в чужой дом. Когда до него дошло, мы были уже далеко. Пришлось ему пилить до дома полтора километра. Следующим вечером, когда я его подобрал, он заметил: «Ты меня вчера не на той улице высадил!»
Я говорю: «Да ну! Боже, а мне показалось, это твоя улица!»
Позже ночью, по пути домой он снова уснул сзади, и я остановился на той же неправильной улице.
– Ну что, Оз, приехали!
– Мммэ-э-э…
Он выходит, мы уезжаем, опять та же картина. И так много раз.
Спасибо маме, что помогла купить фургон, но она вечно причитала: «Ты чертово недоразумение! Найди уже нормальную работу!»
Но она для нас много делала и за всеми присматривала. Всегда делала сэндвичи или еще что-то из еды, так что ребята из группы ее обожали. Моим предкам нравились все наши парни. Особенно они полюбили Оззи. Папа считал его забавным, и он был прав: Оззи был ходячим приколом.
Отец Оззи тоже здорово помог. У Оззи и вправду был аппарат, но нам нужен был побольше, тогда его батя подписал бумагу, которая называлась поручительством. Это означало, что он гарантировал выплату, и Оззи мог взять кредит на покупку. Он купил усилитель «Триумф» и два кабинета. К тому же у нас был аппарат Vox. В те дни не было звукаря, который вертел бы ручки за микшерным пультом; весь звук шел из оборудования со сцены, поэтому сначала ты увеличивал громкость, и все начинали орать: «Сделай потише!»
Нам жаловались, что мы очень громкие. Постоянно. Если стоишь перед своим кабинетом, то остальных не слышишь, поэтому приходилось перемещаться, чтобы понять, что вообще происходит. Вокалиста могло быть вообще не слышно, и это при том, что Оззи врубал свой усилок так громко, что тот аж свистел.
Мы часто играли в «Доме блюза», где быстро набирались опыта. Джим Симпсон, владелец заведения, заинтересовался нами. Он был джазменом, трубачом, а мы играли блюз с элементами джаза. Ему нравилось, и он предложил стать нашим менеджером. Других вариантов у нас не было, а у него свой клуб, где мы могли выступать, и мы боялись что, если не подпишем с ним договор, негде будет играть.