О, золотое, невозвратное старое время, когда во главе государства стоял бравый, воинственный кайзер, когда полновесной была марка и курс ее, как и курс государственных бумаг, казался столь же незыблемым и прочным, как и весь тогдашний размеренный и устроенный порядок, когда в рейхстаге заседала обширная социал-демократическая оппозиция, объявлявшая себя защитницей трудящихся, когда немецкие корабли бороздили моря и океаны, где ранее развевался только британский флаг, когда успехи германской промышленности приятно щекотали самолюбие обывателя, — каким оно было на самом деле, это ушедшее в вечность время? Тогда Густав Хакендаль, прозванный за твердость и непреклонность характера «Железным», был полновластным хозяином большого извозного заведения. Суровый отец семейства и супруг, он поддерживал тяжелой рукой строгий порядок в доме и заставлял трепетать служащих, покорную плаксивую жену свою и пятерых детей.
Сам он хотя никогда и не нюхал пороха и не слышал, как свистят пули над головой, вырос и сформировался под сенью победоносной франко-прусской войны 1871 года. Сначала батрак, потом кирасир в Пазевалькском полку, дослужившийся до чина вахмистра, Хакендаль сохранил в себе грюндерскую закваску: уверенность и в собственных силах, и в устойчивости мира, в котором он жил, хозяйствовал, обзаводился семьей. Мир этот был для Хакендаля ясен: в нем царила строгая иерархия — бог, кайзер, закон, а уже внизу, в основании пирамиды, — маленькие люди, которым надлежит безропотно повиноваться предустановленному порядку. Глубочайшую, истовую веру в силу порядка и тех принципов, на которых этот порядок зиждется, Хакендаль приобрел в армии, где он, прилежный и исполнительный старослуживый вахмистр, впитал в себя дух пруссачества, железной дисциплины, покорства младших старшим, дух безграничного уважения к власти, богатству, чинам. И хотя армия давно уже осталась за плечами Хакендаля, а годы посеребрили его крепкую тугодумную голову, вахмистерский рык по-прежнему раздавался и в конюшне и в доме так же громко и властно, как и раньше в казарме.
Он думал, что стоит лишь блюсти предустановленный порядок, и все в жизни пойдет как по маслу. Но доподлинная жизнь, стихия человеческих чувств и устремлений — и это с высоким реалистическим искусством показал Фаллада — не укладываются в жесткие формулы и не могут долго терпеть над собой насилия. Естественные стремления человека восстают против духа казармы, насаждавшегося в семье Хакендалем, приходят с ним в непримиримое столкновение, что становится причиной и его личной драмы, и драмы его детей, отразившей и символизировавшей гибель целого жизненного уклада.
Порядок, который виделся Хакендалю и дома и в государстве, был ложным, неустойчивым, бесчеловечным порядком. На деле он душил и подавлял то, что Хакендаль почитал беспорядком: самостоятельную мысль, человеческую волю, которая не могла и не желала укладываться в бездушные, жесткие рамки слепой дисциплины, рабского повиновения. Силу сопротивления жизни Хакендалю сначала пришлось испытать в собственном доме: его любимый сын Эрих был уличен не только в тайном кутеже, но и в краже денег у отца. Выпущенный матерью и старшим братом из подвала, куда его запер отец, Эрих навсегда уходит из дому. Так неожиданно для Хакендаля обнаруживается, что его семья, которую он с удовольствием озирал за обеденным столом, — чужда ему, а его дети живут неизвестной, иной, чем его собственная, жизнью, не укладывающейся в его представления о нормальном ходе вещей. Да, каждый из детей Железного Густава думает только об одном — как вырваться из тюрьмы, которая именуется отчим домом, и каждый из них уходит из дому, от семьи, от деспотизма отца, от его проклятого, бездушного порядка.
Старшая дочь — Зофи — покидает дом одновременно с Эрихом, который навсегда сохранит в душе ненависть к отцу и долго будет ждать часа, чтобы сквитаться с ним.