— Как же тебя зовут?
— Эва, — отвечает она слабым голосом.
— Ну, а дальше как, милая, прелестная Эва?
— Шмидт!
— Ну конечно, Шмидт! Так я и думал! Мейер было бы слишком обычно. А где же ты живешь, фролин Шмидт?
— На Люцовштрассе.
— Ах вот как, на Люцовштрассе? Шикарный район, не правда ли? А где у тебя эти вещички припрятаны — хорошенькие, блестящие, сверкающие, — ну, ты знаешь, о чем я говорю. Дома небось?
— Да, дома! — говорит она смело. Она уже решила при первой возможности свободной рукой двинуть его по глазам, а потом царапаться, рваться из рук…
— Так, значит, дома, — повторяет он насмешливо. Небось и дом у вас шикарный, а? И куда же ты их спрятала? Под подушку, а?
— Нет, в гирьку от висячей лампы.
— В гирьку от висячей лампы? — повторяет он в раздумье. — Что ж, неплохо! Ты подаешь надежды! Эту похоронку ты не сейчас придумала. Тебе, видно, и раньше случалось поворовывать, а?
Она ничего не ответила, внутренне сердясь на себя за оплошность.
И снова этот внезапный переход от издевательской ухмылки к грубой открытой угрозе. Придвинув свою смуглую физиономию к ее бледному лицу, он говорит свистящим шепотом:
— А теперь я тебе объясню, в чем игра, моя фролин Шмидт с Люцовштрассе, ты, со своей висячей лампой! Нишкнуть, слушаться без разговоров — вот какая у нас пойдет игра! Только свистну, бежать ко мне со всех ног — поняла?! Поняла — ты?! Посмотри на меня — шлюха!
Она смотрит на него и дрожит.
— Ты — шлюха на посылках у вора! — цедит он сквозь зубы. — Важная барышня, Эва Хакендаль!
Он смотрит на нее с торжеством, он упивается ее испугом, ибо она понимает — спасенья нет, ему известно ее имя. От него не убежишь…
Он наслаждается своей победой. Но, видя ее, покорную, раздавленную, дрожащую, с мертвенно-бледным лицом, сменяет гнев на милость. Победитель становится великодушным.
— Нечего удивляться! Надо же было разгуливать со стариканом, который кричит на всю Линден твою фамилию. Видишь, я тебе говорю как есть, не представляюсь, будто я колдун какой! Это не папаша твой так разорялся?..
Она кивает.
— Когда я спрашиваю, отвечай как следует! Скажи — да!
— Да…
— Скажи: да, Эйген!
— Да, Эйген!
— Прелестно! Ну так где же ты живешь на самом деле? Только больше вола не крути, обещаю — каждый раз, как начнешь ловчить, я тебя так изобью, что живого места не останется! А уж если я что обещаю…
Она не сомневается, что он так и сделает. Тщетно ломает она голову, ища выхода, и не находит…
— Где же вы живете?
— На Франкфуртер-аллее…
— А дом?
— Извозчичий двор…
Он присвистнул сквозь зубы.
— Так-так, значит, тот самый, с пролетками. Да я ж его знаю, то-то у меня в голове гвоздит: эта ефрейторская рожа мне знакома! Выходит, невеста у меня — высший класс, любовная афера в уважаемых кругах общества, какая удача!.. — Он развеселился. — А теперь послушай, детка… Эвхен…
Она снова начинает дрожать.
— Не смотри на меня с таким страхом. Меня тебе нечего бояться, добрее парня во всем Берлине не найти, — как есть дурачок, но только делай, что я ни велю. Так вот, нынче вечером в девять жди меня на углу Большой и Малой Франкфуртерштрассе. Поняла?
Она кивает, но, увидев его нетерпеливое движение, быстро поправляется:
— Да… Эйген!
— Те блестящие вещички можешь не приносить, потому как они сейчас при тебе… Нельзя же быть такой дурехой — рассказывать прожженному малому, будто они у тебя в гирьке от висячей лампы, когда я все время вижу в вырезе твоего платья шнурок…
Она опять бледнеет.
— Но я не таковский, я не сержусь — вещи эти, значит, я у тебя возьму, да и на что они тебе! Вещички тебе не носить, ты с ними только влипнешь. Я тебе взамен что-нибудь другое дам, что ты сможешь носить, тоже славные вещицы — для того их и держу… — Да и вообще, девушка, — и он снова сжал ей руку, но уже с нежностью, — мы с тобой заживем на славу, так что нечего меня бояться, нам еще предстоят приятные часы.
Он коротко засмеялся. Ее рука безвольно застыла в его обволакивающей руке.
— Но только с условием — слушаться! Ничего тебе не поможет, и если я скажу: прыгай с Колонны победы, должна прыгать, а то я за себя не ручаюсь.
Он вдруг отпускает руку Эвы и испытующе смотрит на нее.
— Ну как, боишься, а?
Она медленно кивает, глаза ее наливаются слезами.
— Ничего, привыкнешь, Эвхен! — утешает он небрежно. — Каждая сперва боится, а потом привыкает. Но только никаких глупостей, и не вздумай бежать в полицию, а не то изведу тебя медленной смертью, если не сейчас, так через десять лет.