— Тогда и меня возьмут!
— Сказано — помалкивай!
Некоторое время они шли молча, потом свернули на проселок; перед ними лежала высокая железнодорожная насыпь.
— Что это за дорога, отец?
— В Штраусберг, Малыш! А там и дальше на восток, на Познань и, стало быть, на Россию.
— А вот и поезд, отец!
— Вижу…
Из Берлина, влекомый двумя паровозами, шел состав— преимущественно вагоны для скота — с открытыми дверями. Из вагонов выглядывали лошадиные головы, в дверях стояли солдаты в защитной форме, а на открытых платформах, к восторгу Малыша, выстроились пушки. То был первый поезд, уходивший на фронт у них на глазах, и отец с Малышом были одинаково взволнованы.
— Отец, отец, они едут на войну! Против русских! Урра! — кричал Малыш. — Взгрейте их как следует!
Солдаты смеялись и махали им в ответ. И Хакендаль кричал ура и махал солдатам. Вагон за вагоном…
— Сорок один, сорок два… — считал Малыш. — А это что было, отец? Черная штука с трубой? Такая потешная… Она поди тоже стреляет?
— Это — полевая кухня, Гейнц! По-солдатски — гуляшная пушка. Стреляет обедами.
— Сорок четыре, сорок пять, — с увлечением считал Гейнц. — Сорок семь вагонов, отец, не считая тендера.
— Малыш! — окликнул Хакендаль шепотом.
— Что, отец?
— Потише! Взгляни, Малыш, направо, вон туда, в кусты… Но только незаметно, чтоб не вызвать подозрение… Видишь человека в лозняке?
— Вижу!
— А теперь отведи глаза, видишь, на нас уставился. Притворись, будто башмак завязываешь. И зачем это он забрался в кусты, один? Похоже, прячется.
Малыш для виду занялся башмаком, а сам все на кусты поглядывает.
— Отец, он сунул что-то в карман — белое, вроде бумаги. может, поезд себе записал?..
— А для чего ему записывать поезд? — ворчливо отозвался Хакендаль.
— А как же? Ведь это же солдаты, лошади, пушки! А вдруг он — шпион, отец?
— Спокойнее, сынок, главное, без крику. Опять на нас пялится. Что это он все сюда поглядывает? Какое ему до нас дело!
— Его, должно быть, совесть грызет! Похоже, он и есть шпион!
— Давай спокойно рассудим. Что бы ему делать и таком глухом месте? Ведь если б мы случайно тут не оказались…
— Отец, отец, а сейчас он свистит!.. Нет ли у него поблизости сообщников?
— Что ж, и это возможно!
— Давай, отец, подойдем и спросим, что он здесь потерял. Если побоится смотреть нам в глаза, мы его сразу же арестуем.
— А как это мы его арестуем? Возьмет да убежит!
— Я небось шибче бегаю!
— Одному тебе не справиться. А мне его не догнать — из-за сердца…
— Вот видишь, отец, я и говорю — у тебя сердце!
— Потише! Он, должно быть, заметил, что мы следим, и хочет смыться. Пошли за ним!
— Пошли, отец!
— Не так быстро, Малыш! Никогда не следует пороть горячку. Пусть думает, что мы гуляем. А то учует погоню…
— Выходит на шоссе!
— Ну, ясно. Хочет в толпе затеряться.
— Ничего, мы его догоним, отец!
— Опять на нас обернулся. Поди коленки дрожат от страха!
Отец и сын оба загорелись — молодость и старость равно пылали огнем. Оба неотступно следовали за подозрительным субъектом и так старались себя не выдать, что это бросилось бы в глаза даже бесхитростному наблюдателю. Они показывали друг другу жаворонка в небесной синеве, а сами глаз не сводили с того субъекта. Когда он замедлял шаг, они останавливались. Малыш рвал цветы, а отец напевал себе под нос «Глория, Виктория!». Потом шли дальше, но и субъект, тем временем на них оглянувшийся, прибавлял шагу…
— Уматывает, отец!
— Ничего, таким-то аллюром и я за ним поспею! Но Хакендаль уже задыхался. И не только сердце, не только жара, главнее — волнение. Подумать только: шпион! Шоссе было уже совсем рядом, и на нем полно народу…
— Ничего, остановим велосипедиста, — утешал он сына. — Велосипедист его в два счета догонит…
На подходе к Франкфуртер-аллее субъект припустил вовсю. Однако, выйдя на людную улицу, он не бросился наутек, а остановил двух-трех прохожих и начал в чем-то горячо их убеждать…
— Уж не его ли шайка? — предположил Малыш.
— А вот увидим, — просипел Хакендаль. Он побагровел от натуги и с трудом переводил дыхание.
Обступив беглеца, люди молча следили за их приближением.
— Они самые! — неожиданно громко объявил субъект, давеча прятавшийся в кустах.
Когда Хакендаль вышел на Франкфуртер-аллее, прохожие во главе с субъектом тесно окружили его с сыном и грозно на них уставились.
— Господа! — воскликнул Хакендаль. — Этот субъект…
— Послушайте, вы, — обратился к нему субъект, молодой человек геморроидального вида. — Что вы сейчас делали у железной дороги?