Бондарь Александр
Железный Крест
Бондарь Александр
Железный Крест
Раньше сюда иногда заглядывали мальчишки, чтобы побегать и полазить между осевшими и полуразрушенными сараями. Им очень нравилось здесь.
Когда-то, ещё до войны, сюда свозили колхозное сено и солому. Но это было давно. Военное время диктовало свои законы, и тем, кто этого не понимал, приходилось плохо. Народу объявили, что расхищение советской соломы - занятие небезопасное, и каждого, кого поймают с поличным, будут судить "по всей строгости".
С тех пор, когда комиссар Криволобов, тот самый, у которого яркая алая лента пересекала папаху, расстрелял здесь четырёх беспартийных и одного коммуниста, пропала не только у взрослых, но и у детей всякая охота появляться тут лишний раз. И остались стоять чёрные сараи, молчаливые, заброшенные.
Только Маша заходила сюда часто не потому, что ей не было страшно, но потому что здесь как-то особенно тепло грело солнце, приятно пахла горько-сладкая полынь, и спокойно жужжали шмели
над ярко-красными головками широко раскинувшихся лопухов.
А убитые?.. Так ведь их давно уже нет! Их свалили в общую яму и забросали землей. А старый нищий Авдей, тот, которого боится Топ и прочие маленькие ребятишки, смастерил из двух палок крепкий крест и тайком поставил его над могилой. Никто не видел, а Маша видела. Видела, но не сказала никому.
В укромном углу Маша остановилась и внимательно осмотрелась вокруг. Не заметив ничего подозрительного, она порылась в соломе и извлекла оттуда несколько книжек.
Перебрав их, она остановила свой выбор на томике стихов Пушкина. Маша раскрыла и начала читать. "Я помню чудное мгновенье...", "Мороз и солнце. День чудесный...", "Я вас любил. Любовь ещё быть может..."
Маша перечитывала эти стихи и начисто забывала про всё на свете. Иногда, она любила мечтать. Отодвинув в сторону книжку, она ложилась на солому и закрывала глаза. Маша воображала себя русской барыней, изящной великосветской красавицей. Старинное платье, украшенное жемчугами, бал, сверкают хрустальные люстры, блистательные кавалеры, склоняясь, целуют ей руки и говорят комплименты... Маша лежала на соломе и улыбалась собственным мыслям и смешным фантазиям.
Она так замечталась сегодня, что спохватилась только тогда, когда зазвякали колокольчики возвращающегося стада.
"Какой ужас, - подумала она. - Мать теперь ругаться будет, а то и есть, пожалуй, не оставит". И, спрятав свои книжки, она стремительно пустилась домой, раздумывая на ходу, что бы соврать такое получше.
Но, к величайшему удивлению, нагоняя она не получила, и врать ей не пришлось.
Мать почти не обратила на неё внимания, несмотря на то, что Маша чуть не столкнулась с ней у крыльца. Бабушка звенела ключами, вынимая зачем-то старый пиджак и штаны из чулана. Топ старательно копал щепкой ямку в куче глины.
Кто-то тихонько дёрнул сзади Машу за юбку. Обернулась - и увидела печально посматривающего мохнатого Шмеля.
- Ты что, дурачок? - ласково спросила она и вдруг заметила, что у собачонки рассечена чем-то губа.
- Мам! Кто это? - гневно спросила Маша.
- Ах, отстань! - досадливо ответила та, отворачиваясь. - Что я,
присматривалась, что ли?
Но Маша почувствовала, что мать говорит неправду.
- Это дядя сапогом двинул, - пояснил Топ.
- Какой ещё дядя?
- Дядя... серый... он у нас в хате сидит.
Выругавши "серого дядю", Маша отворила дверь. На кровати она увидела валявшегося в солдатской гимнастёрке здорового детину. Рядом на лавке лежала казённая серая шинель.
- Головень! - удивилась Маша. - Ты откуда?
- Оттуда, - последовал короткий ответ.
- Ты зачем Шмеля ударил?
- Какого ещё Шмеля?
- Собаку мою...
- Пусть не гавкает. А то я ей и вовсе башку сверну.
- Чтоб тебе самому кто-нибудь свернул! - с сердцем ответила Маша и залезла за печку, потому что рука Головня потянулась к валявшемуся тяжёлому сапогу.
Маша никак не могла понять, откуда взялся Головень. Совсем ещё недавно забрали его в армию, а теперь он уже опять дома. Не может быть, чтоб его так просто отпустили.
За ужином она не вытерпела и спросила:
- Ты в отпуск приехал?
- В отпуск.
- Вон что! Надолго?
- Надолго.
- Ты врёшь, Головень! - убеждённо сказала Маша, - Не отпускают сейчас в отпуск надолго, потому что - война. Ты
дезертир, наверно.
В следующую же секунду Маша получила здоровый удар по шее.
- Зачем девчонку бьёшь? - вступилась за Машу мать. - Нашёл воевать с кем.
Головень покраснел ещё больше, его круглая голова с оттопыренными ушами (за которую он и получил кличку) закачалась, и он ответил грубо:
- Помалкивайте-ка лучше... Кулацкие недобитки... Дождётесь, что я вас из дома повыгоню.
После этого мать как-то съёжилась, осела и выругала глотавшую слёзы Машу:
- А ты не суйся, дура, куда не надо, а то ещё и не так попадёт.
После ужина Маша забилась к себе в сени, улеглась на груду соломы за ящиками, укрылась материной поддёвкой и долго лежала не засыпая.
Потом к ней пробрался Шмель и, положив голову на плечо, взвизгнул тихонько.
- Что, дружок, досталось сегодня? - проговорила сочувственно Маша. - Не любит нас с тобой никто... ни Машу... ни Шмельку... Да...
И она вздохнула огорчённо.
Уже совсем засыпая, она почувствовала, как кто-то подошёл к её постели.
- Машенька, не спишь?
- Нет ещё, мам.
Мать помолчала немного, потом проговорила уже значительно мягче, чем днём:
- И чего ты суёшься, куда не надо. Знаешь ведь, какой он аспид... Всё сегодня выгнать грозился.
- Уедем, мам, отсюда. А?
- Эх, Машка! Да я бы хоть сейчас... Но разве проедешь теперь? Пропуски разные нужны, а потом и так - кругом вон что делается... Да и куда ехать?
...В сенцах темно. Сквозь распахнутую дверь виднеются густо
пересыпанное звёздами небо и краешек светлого месяца. Маша зарывается глубже в солому, приготавливаясь видеть продолжение интересного, но не досмотренного вчера сна. Засыпая, она чувствует, как приятно греет шею прикорнувший к ней верный Шмель...
...В синем небе края облаков серебрятся от солнца. Широко по полям жёлтыми хлебами играет ветер. И лазурно спокоен летний день. Неспокойны только люди. Где-то за тёмным лесом протрещали раскатисто пулеметы. Где-то за краем перекликнулись глухо орудия.