На кривых улочках города Ленку сразу же остановил немецкий патруль, и солдаты, с которыми она кое-как объяснилась, показали ей штаб. Сонный немец нехотя, без интереса посмотрел записку и что-то сказал по немецки - видимо, совсем не то, что Ленка ожидала от него услышать.
Но тут он вдруг заметил что-то ещё, на что не обратил сразу внимания, взял бумажку и позвал кого-то.
Из другой комнаты вышел офицер. Он глянул на Ленку, развернул записку и, прочитав подпись внизу, сразу же подвинул огонь. И только прочитал бросился к телефону и закричал что-то. Потом встал и торопливо заходил по комнате.
Вошли двое. Несколько минут они взволнованно и быстро переговаривались. Потом один подошёл к Ленке и спросил её по русски, с очень сильным немецким акцентом:
- Какой он?
- Чёрный... в сапогах... и орден у него прилеплен. Железный крест.
- Железный крест!
- Только скорей бы, - добавила Ленка, - светать скоро будет... А тогда партизаны... убьют, если найдут.
И что тут поднялось только! Забегали, засуетились все, зазвонили телефоны, защёлкали затворы автоматов. Ленка поднялась с места, но тут же устало опустилась на стул.
Слышно было, как на улице уже урчали моторы - там солдаты рассаживались по грузовикам.
- Где? - к Ленке шагнул офицер в чёрном мундире и спросил по русски но опять с акцентом. - Это ты, девочка?.. Давай, с нами поедешь...
Не успела Ленка опомниться, как уже сидела в грузовике, рядом с немецкими солдатами. И снова заревел мотор.
Офицер в форме что-то повелительно крикнул с крыльца. И машина тронулась.
И сразу же, сорвавшись с места, врезалась в темноту тяжёлая колонна немецких грузовиков.
Маша отчаянно вцепилась Коле в рукав, её затрясло.
- Коленька, - шептала она, глотая горячие слёзы, - Коленька, родной мой, Коленька, нас убьют... нас сейчас убьют, Коленька... нас ведь убьют сейчас...
Бледный, с мокрым от пота лицом, Коля не отвечал ей. Он держал в вытянутой, неподвижной, руке револьвер, холодное дуло которого равнодушно прицеливалось в пустое чёрное пространство сарайной щели.
- Погоди гранату, - услышали они снаружи. - Нам он живой нужен.
- Ага, живой! - зло откликнулся чей-то голос. - Ты сам туда за ним полезешь?..
И тут...тара-та-тах! - прорезало воздух. - Тара-та-тах! Ба-бах!.. Тиу-у, тиу-у... - взвизгнуло над сараями.
Завизжали грузовики, затрещали автоматные очереди, отовсюду слышались немецкие голоса и крики разбегавшихся партизан.
И эти крики, и топот, и зазвеневшее эхо от разряженных автоматных обойм - всё это обрушилось так внезапно, что Маша оцепенела вначале. Она слушала и не могла поверить. А после, ещё сильнее стиснув пальцами рукав Колиной гимнастёрки, она заплакала так громко, как не плакала уже очень-очень давно - с тех самых пор, когда она была ещё совсем маленькой, беззащитной девочкой.
- Что же ты, глупенькая? - радостно улыбаясь, говорил Коля. - Ну теперь-то чего? Теперь-то...
- Да ведь это же они... - отвечала Маша, улыбаясь, но не переставая плакать.
И ещё не смолкли выстрелы и автоматные очереди за деревней, ещё кричали где-то, как быстро затопали шаги возле самых сараев. И незнакомый голос что-то закричал по немецки.
Отлетели снопы в сторону. Ворвался свет в щель. И кто-то что-то спросил, тревожно и торопливо. Коля ответил ему - тоже на немецком.
И вокруг появилось множество солдат и офицеров в немецкой форме. Всё это закружилось и замельтешило перед глазами у Маши, которая еле стояла сейчас на ногах.
- Маша! - захлёбываясь от гордости, торопилась рассказать Ленка. - Я успела... Успела, ведь... Если бы ещё чуть-чуть, они бы вас обоих...
- Да, Ленка, да. Они бы убили нас, обязательно убили.
ответила Маша и смеялась чему-то сквозь не высохшие ещё слёзы.
Красная армия наступала, и бои шли где-то уже совсем близко. До станицы долетали разные тревожные слухи. Маша с матерью наскоро собирали свои пожитки и складывали всё на подводу.
Во двор к ним зашёл Коля. Он взял Машу за плечи, крепко обнял, а потом долго, не отрываясь смотрел ей в глаза - смотрел так, как если бы хотел запомнить её на всю жизнь - сколько ещё останется.
- Мы уходим, Машенька, - сказал он. - Уходим. А вы должны ехать сейчас же, не задерживаясь. Вам нельзя медлить. Если красные схватят вас - они вас не пощадят. Я выпишу пропуска - вы доберётесь с ними до границы. Постарайтесь пробраться во Францию, в Париж. Там я разыщу вас. Если останусь жив... И ещё вот, - Коля вытянул руку, которую держал в кармане. - Это золотой медальон - подарок моей матери. Продай его, если вам станет совсем плохо. Но постарайтесь, прошу вас, постарайтесь, - он опять сильно сжал Машу за плечи, - постарайтесь добраться до Парижа. Если вы останетесь в России, я не смогу вас разыскать.
Маша не двигалась. Она молча, остолбенело, смотрела на Колю. Тот вложил медальон ей в руку, потом, достав из кармана платок, вытер Маше мокрое от слёз лицо.
- Прощай, Машенька, - повторил он и в последний раз уже поцеловал её в губы.
Был вечер, когда их подвода тронулась в путь. Мать держала в руках вожжи, сама Маша и её маленький братишка Топ сидели рядом, молча глядя вокруг.
Только они отъехали, на дороге появилась тоненькая девичья фигурка. Это была Ленка. Та быстро подбежала к подводе. Мать остановила лошадей.
- Ты не передумала? - спросила Маша, с сожалением глядя на Ленку. - А, может, всё-таки, с нами?
- Нет, Маша. - Покачала головой та. - Я здесь пока останусь. А там... там видно будет... Ну... прощай, Маша, - добавила она.
- Прощай, Ленка.
- Может, когда и увидимся...
- Может быть.
И они обнялись. Подвода тронулась с места. Маша, оглядевшись, вытерла слёзы.
...Засыпала станица. Звёзды блестели сверху. Ветер всё пропитал густым тёплым настоем отцветающей гречихи. Тихо-тихо спускалась сонная ночь; зажглись огоньками разбросанные там и тут станичные домики. Опустели улочки, залитые лунным светом. И только слышала усталая Маша, как в соседней роще, где так хорошо и так прохладно было бродить среди тёмных деревьев, теперь громко и беззаботно переливаются глупые соловьи.
Миссиссага, 2004 г.