— Верно, — согласился Брандт, вставая с места. Он подошел к окну и спиной к остальным постоял там минут пять. Затем повернулся к ним снова. — Возвращайтесь к себе в батальон, — приказал он ординарцу. Дождавшись, когда за солдатом закроется дверь, он подошел к столу, взял письмо и сидел несколько секунд, его разглядывая. Кизель наблюдал за полковником, затаив дыхание. Он не мог сказать, почему, но у него было такое чувство, что ему вот-вот доведется стать свидетелем потрясающей сцены. И он не ошибся. Неподражаемым жестом, в котором было все — и презрение, и собственное превосходство, и даже жалость, — Брандт бросил письмо через весь стол столь ловко, что оно полетело прямо на колени гауптману. Штрански поймал его обеими руками. Не успел он приступить к чтению, как ледяной голос полковника заставил его вскочить с места.
— Прочтете, когда будете снаружи, — произнес Брандт. — Я больше не желаю вас видеть! Убирайтесь прочь, ничтожество!
Штрански смотрел в его каменное лицо, открыв в изумлении рот. Заметив, что он даже не пошевелился, Брандт обратился к Кизелю:
— Откройте ему дверь.
Адъютант выполнил его распоряжение. В какой-то момент он был готов обнять полковника, словно тот был ему родным братом.
— Ступайте! — сказал Кизель. Он не осмелился посмотреть гауптману в лицо, когда тот, пошатываясь, прошел мимо него. После чего вернулся к Брандту и вместе с ним проследил, как Штрански вышел на улицу. Там он остановился и развернулся, чтобы прочесть письмо. Лицо его осталось безучастным. Прочитав до конца, он небрежным жестом сунул бумагу в нагрудный карман и, ссутулившись, зашагал по улице. С каждым шагом его фигура уменьшалась в размерах, пока Штрански наконец не скрылся из вида за поворотом дороги.
— Одного не могу понять, — подал голос Брандт, — почему это ничтожество осталось безнаказанным. Штрански! Ну кто бы мог подумать!
Покачав головой, он вернулся к столу и тяжело опустился на стул. Кизель остался стоять у окна. Взгляд его проницательных глаз был прикован к полковнику.
— Почему вы это сказали? — мягко спросил он.
— Почему? — невесело рассмеялся Брандт. — Вы же лучше моего знаете, что ждет нас впереди. Сотни раз нам удавалось уйти от смерти. Сотни раз мы оказывались в ловушке и всякий раз каким-то чудом умудрялись из нее вырваться. Но на этот раз… — Брандт закусил губу. — На этот раз выхода у нас нет, — мрачно подвел он итог.
И хотя Кизель знал, что полковник прав, он тем не менее попытался сказать что-то ободряющее:
— Ну неужели все так плохо? Вдруг все обернется в нашу пользу?
— Не пытайтесь себя обмануть, — нахмурившись, перебил его Брандт. — Когда нас сделали последней дивизией, которая должна эвакуироваться в Крым, это означает одно — будет второй Сталинград. Даже сумей мы добраться до Севастополя, там не найдется даже утлой лодчонки, чтобы доставить нас домой. Нет, Кизель, на сей раз удача изменила нам, может, оно и к лучшему. По крайней мере, мне так кажется.
От этих слов Кизелю стало не по себе. Он выглянул в окно, на убогие развалюхи, из которых состояла деревня, и стиснул зубы. Нет, слова полковника — это не продукт гипертрофированного пессимизма. Скорее, они логическое завершение того, что сказал Морлок. Русские уже заняли позиции к западу от Мелитополя и при поддержке танковых соединений неуклонно продвигались к Перекопу. Если же план Верховного командования состоял в том, чтобы эвакуироваться из Крыма морем, — а так оно и получалось из слов Морлока, — то было ясно как божий день, что имеющихся судов хватит разве что на малую часть размещенных в Крыму войск. И рано или поздно их постигнет та же судьба, что и 6-ю армию под Сталинградом.
На протяжении последних нескольких лет Кизель не раз думал о том, где их дивизия попадет в свою последнюю западню. Он прокрутил в голове самые разные варианты. Но чтобы это произошло в Крыму — такое он просто не мог себе представить. Он стоял, глядя на отвесные стены ущелья, и взгляд его скользил вверх, туда, где над голыми камнями перевернутой в вечности чашей голубело небо. Глаза его слегка затуманились, а в груди заныло. Стиснув зубы, чтобы не расплакаться, он вздохнул, издав нечто вроде шипения.
— В чем дело? — спросил Брандт. Когда же Кизель не ответил, губы полковника скривились в усталой улыбке: — Только не переживайте особенно по этому поводу, — негромко произнес он. — Ведь что еще мы могли ожидать. Главное, что мы выполнили свой долг. И вы, и я, и все мы. Другое дело, что мы слишком много на себя взяли, и в этом наше несчастье. — Брандт закурил, а потом будто невзначай добавил: — Кстати, что бы ни случилось там, в Крыму, это не должно вас слишком заботить. Потому что на вас это никак не отразится.