— Анна.
Шнуррбарт кивнул:
— Хорошее имя. Что с ней случилось?
— Она трагически погибла, — коротко ответил Штайнер, и его собеседнику показалось, что больше ничего он не узнает. Шнуррбарт почесал затылок, думая о том, как бы перевести разговор на другую, более подходящую тему. Но Штайнер и на этот раз опередил его. Указав на дверь, он сказал:
— Погода была такая, как сейчас. Мы вдвоем часто ходили в горы. Когда мы поднимались к вершине, неожиданно разразилась снежная буря. Она поскользнулась и… — Он замолчал, устремив взгляд на мерцающий огонек свечи. Пауза снова затянулась. Шнуррбарт втянул голову в плечи и заговорил:
— Ужасно. Когда это случилось?
— В тридцать восьмом. Незадолго до начала войны.
— Пять лет назад. Мне кажется, что это было очень давно.
— Может быть, для тебя это было давно, — отозвался Штайнер и покачал головой. — Для меня это было как будто вчера. Вчера, и сегодня, и всегда. — Прядь черных волос упала ему на лоб. Он смахнул ее нетерпеливым движением. — Понимаешь, это была моя вина, только моя. Я отпустил ее, вот эти руки, которые ты видишь, отпустили ее. Когда ты пережил такое, то никогда уже об этом не забудешь.
Его лицо неожиданно сморщилось, как будто в него плеснули кислотой. Лучше было бы мне не затевать этот разговор, подумал Шнуррбарт. Испытывая почти физически неловкость, он полез в карман за трубкой и тут же набил ее. В печке потрескивали поленья и стреляли головешки. Спустя какое-то время молчание показалось ему почти осязаемым. Он оперся локтями о стол, откашлялся и, наконец, заговорил:
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Для тебя это адские муки. Но нельзя всю жизнь терзаться чувством вины.
Штайнер медленно поднял голову и внимательно посмотрел на Шнуррбарта.
— Всю жизнь? — спросил он и повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Затем издал короткий смешок: — Нет, не всю жизнь. Я думаю, что все прекратится, когда я снова встречу ее.
— Встретишь ее? — недоуменно переспросил Шнуррбарт.
— Конечно. Можешь считать меня сумасшедшим, но я точно скажу тебе, что когда-нибудь встречусь с ней снова. Если я все еще здесь, то и она тоже должна быть здесь. Когда война закончится, наши пути обязательно где-нибудь пересекутся.
— Этого придется подождать, — заметил Шнуррбарт.
Штайнер кивнул:
— Каждый ждет до тех пор, пока есть надежда.
После этих слов оба замолчали. Паузу первым нарушил Шнуррбарт:
— Допустим, что ты все-таки не встретишь ее. Что тогда?
— Что тогда? — переспросил Штайнер.
— Я имею в виду, что ты будешь делать, если все-таки не встретишь ее?
Штайнер сделал небрежный жест.
— Если я переживу войну, то обязательно встречу ее. Если же погибну… — Он встал, подошел к крошечному окошку и выглянул наружу.
Шнуррбарт вынул трубку изо рта и принялся задумчиво разглядывать собственные сапоги. Подняв голову, он заметил, что Штайнер насмешливо посматривает на него.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
Шнуррбарт почувствовал, что тот нарывается на ссору.
— Так, о разном, — ответил он и пожал плечами.
— Перестань, лучше не думай, — пренебрежительно посоветовал ему Штайнер. — Все равно ничего не поймешь.
— Почему это?
— Не поймешь, и все, — с непредсказуемой злостью проговорил Штайнер. — Вам, олухам, не понять этого.
— Послушай!.. — начал Шнуррбарт, но Штайнер резко оборвал его:
— Вы — олухи, вы не можете представить себе, что такое женщина и что она может значить. Для вас женщина — это лишь создание, с которым можно перепихнуться. — Голос его принял угрожающие обертоны, и несколько разбуженных им солдат приподнялись на своих койках. Они сонно посмотрели на тех, кто потревожил их покой. Кто-то пробормотал:
— Успокойтесь, черт вас побери! Дайте поспать!
Штайнер резко отделился от стены и сделал четыре больших шага к койке проснувшегося.
— Заткнись, идиот! — прорычал он. — Вам только спать да жрать!.. — Он не договорил и, посмотрев на заспанные лица солдат, вернулся обратно.
Когда он направился к двери, Шнуррбарт схватил его за руку.
— Если тебе нравится верить в подобные вещи, то пожалуйста, тебя никто не отговаривает! — понизив голос, произнес он. — Но ты несправедлив к своим же товарищам.
Штайнер смерил его тяжелым взглядом и неожиданно спросил:
— А к тебе? К тебе я тоже несправедлив? — Он развернулся и вышел из блиндажа.
Вспоминая этот эпизод, Шнуррбарт каждый раз испытывал смешанное чувство неловкости и удовлетворения. Он укрепился во мнении, что неверное слово, сказанное вовремя, может сделать любые будущие отношения со Штайнером невыносимыми. Как бы то ни было, но они все-таки сблизились. Не настолько, как ему хотелось бы, потому что Штайнер больше никогда не допускал вспышек гнева. Во взводе никто не мог похвастаться тем, что пользовался его доверием и выслушивал откровенные признания. Штайнер дал понять всем, что не желает ни с кем сближаться и не имеет ни перед кем никаких обязательств. Он ни с кем не делился своими мыслями, даже в таких ситуациях, как эта, когда он, никому ничего не сообщив, отправился в разведку, результат которой может быть совершенно непредсказуемым.