проверить, кто это спрятался так поспешно в кустах.
Вернувшись, Маша увидела, что незнакомец лежит, закрыв глаза, и шевелит слегка губами, точно разговаривая с кем во сне. Маша тронула его за плечо, и, когда тот, открыв глаза, увидел стоящую перед ним совсем молодую девушку, что-то вроде слабой улыбки обозначилось на его пересохших губах. Напившись, уже ясней и внятней незнакомец спросил:
- Немцы далеко?
- Не очень далеко. Но здесь они не показываются.
- А в соседней станице?
- Партизаны, кажись...
Поник головой раненый и спросил у Маши:
- А ты... ты никому не скажешь?
И было в этой фразе столько тревоги, что вспыхнула Маша и принялась уверять, что не скажет.
- Ленке разве что!
- Это с которой вы в Турцию бежать собирались?
- Да, - смутившись, ответила Маша. - Вот и она, кажется.
Засвистел соловей раскатистыми трелями. Это Ленка разыскивала и удивилялась, куда пропала её подруга.
Высунувшись из дыры, но не желая кричать, Маша запустила в неё легонько камешком.
- Ты чего? - спросила Ленка.
- Тише! Лезь сюда... Надо.
- Так ты позвала бы, а то на-ко... камнем! Ты б ещё кирпичом запустила.
Спустились обе в дыру. Увидев перед собой незнакомца и тёмный револьвер на соломе, Ленка остановилась, оробев.
Незнакомец открыл глаза и спросил просто:
- Ну что, девчонки?
- Это вот Ленка! - и Маша тихонько подтолкнула её вперёд.
Незнакомец ничего не ответил и только чуть наклонил голову.
Из своих запасов Маша притащила ломоть хлеба и вчерашнюю колбасу.
Раненый был голоден, но сначала ел мало и больше всего тянул воду.
Ленка и Маша сидели почти всё время молча.
Советская пуля прошила офицеру ногу; кроме того, три дня у него не было ни глотка воды во рту, и измучился он сильно.
Закусив, он почувствовал себя лучше, глаза его заблестели.
- Девушки! - сказал он уже совсем ясно. И по голосу только теперь Маша ещё раз узнала в нём незнакомца, крикнувшего Головню: "Не сметь!" - Вы славные девушки... Я часто слушал, как вы разговаривали... Но если вы проболтаетесь, то меня убьют...
- Не должны бы! - неуверенно вставила Ленка.
- Как, дура, не должны бы? - разозлилась Маша. - Ты говори: нет, и всё... Да вы её не слушайте, - чуть ли не со слезами обратилась она к незнакомцу. - Честное комсомольское... ну, то есть это... честное слово, не скажем! Вот провалиться мне, обещаю...
Но Ленка сообразила и сама, что сболтнула она что-то несуразное, и ответила извиняющимся тоном:
- Да я, Маш, и сама... что не должны значит... ни в коем случае.
И Маша увидела, как незнакомец улыбнулся ещё раз.
...За обедом Топ сидел-сидел да и выпалил:
- Давай, Маша, гвоздь, а то я мамке окажу, что ты койбасу воробушкам таскала.
Маша чуть не подавилась куском картошки и громко зашумела табуреткой. К счастью, Головня не было, мать доставала похлёбку из печки, а бабушка была туговата на ухо. И Маша проговорила шёпотом, подталкивая Топа ногой:
- Дай пообедаю, у меня уже есть.
"Чтоб тебе неладно было, - думала она, вставая из-за стола. - Потянуло же за язык".
После некоторых поисков выдернула она в сарае из стены здоровенный железный гвоздь и отнесла Топу.
- Большой больно, Маша! - ответил Топ, удивлённо поглядывая на толстый и неуклюжий гвоздь.
- Как, большой? Так это и хорошо, Топ. А что маленький: заколотишь сразу - и всё. А тут долго сидеть можно: тук, тук!.. Хороший гвоздь!
Вечером Ленка нашла у Онуфрихи кусок чистого холста для повязки. А Маша, захватив из своих запасов кусок сала побольше, решилась раздобыть йоду.
...Отец Василий, в одном подряснике и без сапог, лежал на кушетке и с огорчением думал о пришедших в упадок делах из-за церкви, сгоревшей во время бомбардировки ещё в прошлом году. Но, полежав немного, он вспомнил о скором приближении храмового праздника и неотделимых от него благодаяниях. И образы поросятины, кружков масла и стройных сметанных кринок дали, по-видимому, другое направление его мыслям, потому что отец Василий откашлялся
солидно и подумал о чём-то, улыбаясь.
Отца Василия назначили служить сюда пятнадцать лет назад. Предыдущего батюшку арестовали и отправили на Колыму, что дало хороший назидательный пример отцу Василию. Тот превосходно уяснил себе, что до Бога отсюда и высоко и далеко очень, да и вообще неизвестно, есть ли Он - разные на этот счёт имеются мнения. А вот Сталин и НКВД - они близко, и они точно есть - в их существовании сомневаться не приходилось.
Отец Василий, служа для вида Богу небесному, никогда не забывал и земных, пусть грешных и отвратительных, но всё-таки тоже богов. За каждой литургией он вспоминал "богоугодную советскую власть и богоизбранного вождя нашего Иосифа Сталина", и если кто из паствы признавался на исповеди в каком-нибудь грехе антисоветского содержания, отец Василий, полагая, что боги земные страшнее Небесного, не замедливал поделиться своим знанием с компетентными органами...
Вошла Маша и, спрятав кусок сала за спину, проговорила негромко:
- Здравствуйте, батюшка.
Отец Василий вздохнул, перевёл взгляд на Машу и спросил, не
поднимаясь:
- Ты что, чадо, ко мне или к попадье?
- К ней, батюшка.
- Гм... А поелику она в отлучке, я пока за неё.
- Мать прислала. Повредилась немного, так поди, говорит, не даст ли попадья малость йоду. И пузырёк вот прислала махонький.
- Пузырёк... Гм... - с сомнением кашлянул отец Василий. - Пузырёк что?.. А чего ты, девка, руки назади держишь?
- Сала тут кусок. Говорила мать, если нальёт, отдай в благодарность...
- Если нальёт?
- Ей-Богу, так и сказала.
- Охо-хо, - проговорил отец Василий, поднимаясь. - Нет, чтобы
просто прислать, а вот: "если нальёт"... - и он покачал головой. - Ну,
давай, что ли, сало... Старое!
- Так нового ещё ж не кололи, батюшка.
- Знаю и сам, да можно бы пожирнее... хоть и старое. Пузырёк где?.. Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве ж возможно полный?
- Да в нём, батюшка, два наперстка всего. Куда же меньше?
Батюшка постоял немного, раздумывая.
- Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придёт. Я прямо сам ей и смажу. А наливать... к чему же?
Но Маша отчаянно замотала головой.
- Гм... что ты головой мотаешь?
- Да вы, батюшка, наливайте, - поспешно заговорила Маша, - а то мать сказала: "Как если не будут давать, бери, Маша, сало и тащи назад".
- А ты скажи ей: "Дарствующий да не печётся о даре своём, ибо будет пред лицом Всевышнего дар сей всуе". Запомнишь?
- Запомню!.. А вы всё-таки наливайте, батюшка.
Отец Василий надел на босу ногу туфли - причём Маша удивилась их необычайным размерам - и, прихватив сало, ушёл с пузырьком в другую комнату.
- На вот, - проговорил он, выходя. - Только от доброты своей... - и спросил, подумав: - А у вас куры несутся, девка?
- От доброты! - разозлилась Маша. - Меньше половины... - И на повторный вопрос, выходя из двери, ответила серьезно: - У нас, батюшка, кур нету, одни петухи только.
Между тем немцы в станице не показывались, бои шли где-то далеко, было слышно, что Красная армия бьёт немцев, и они отступают. Маше с Ленкой приходилось всё время быть начеку. Они очень тревожились за раненного офицера. И не за него только. Боялись они и за себя.
И всё же часто девушки пробирались к сараям и подолгу проводили время возле незнакомца.
Однажды Маша набралась храбрости и спросила его:
- А почему вы так хорошо говорите по русски? Вы русский или немец?
Офицер улыбнулся Маше, потом ответил:
- Я русский. Но родился не здесь, в Париже. Мой отец воевал с большевиками в гражданскую и бежал в двадцатом, вместе с армией генерала Деникина. Точнее, с остатками армии. Он воспитал меня, как русского. Он говорил, это неважно, где ты родился, важно, кто ты внутри. И я знаю, что внутри я русский.