Это заявление совершенно ошеломило Нику.
— Как вы знаете, — пояснила мадам, — после войны, когда Советы вновь оккупировали Литву, у нас еще долго продолжалось сопротивление. Наши партизаны называли себя «лесными братьями». Мой отец был одним из них. Мать до самой смерти не рассказывала мне об этом. Даже заставила меня сменить фамилию. Но КГБ все равно докопалось… Потом я узнала, что в те годы отец Игоря командовал одним из карательных отрядов, воевавших с нашими партизанами. Его именем в литовских деревнях нередко пугали детей… Это произошло в августе пятьдесят второго. Отряд, в котором воевал мой отец, попал в засаду под Шяуляем и был полностью уничтожен. Раненый отец попал в плен, и его расстреляли…
— Невероятно, — прошептала Ника.
— Как видите, у меня было куда больше оснований ненавидеть Игоря. Но, как говорится, сердцу не прикажешь…
— Просто невероятно… Но зачем вы мне все это рассказали?
— Не знаю, — вздохнула мадам. — Очевидно, потому, что рано или поздно я должна была кому-нибудь это рассказать. Как сказано в Библии: «Нет ничего тайного, что однажды не стало бы явным…»
От природы сообразительная, Ника всегда умела угадывать смысл невысказанных слов. И похоже, угадала его и на этот раз.
— Знаете, у меня такое чувство, — задумчиво сказала она, — что убийство Широкова, покушение на вас и смерть вашего отца как-то связаны между собой. Но я не могу понять как.
— Все в этой жизни взаимосвязано. И порой совершенно неожиданно. Взять хотя бы то, что в охране у меня служат бывшие офицеры КГБ…
— Скажите, а этот человек… Он не мог тоже служить там в свое время?
— Возможно. Даже скорее всего… Все люди вообще делятся на два типа: одни пляшут, как марионетки, другие — дергают за ниточки. А из тех, кто там работал, выходили порой удивительные кукловоды…
Пораженная таким неожиданным совпадением, Ника со вздохом произнесла:
— Как жаль, что вы не знаете его имени…
— Нет… Но мне известно, что в теневом бизнесе России его называют Седой.
— Седой?! — оживилась Ника.
— Да. И это все, что я могу вам о нем рассказать. — «Королева металла» решительно поднялась, давая понять, что аудиенция окончена. — Кстати, так звали командира наших партизан, в отряде которого воевал мой отец…
Уже в вертолете, который по распоряжению мадам должен был доставить их обратно в Вильнюс, Севка Глаголев, неплохо скоротавший время в кегельбане, удивленно спросил:
— Старуха, может, ты все-таки объяснишь, какого черта мы вообще сюда мотались?
— Объясню, Севочка, — задумчиво кивнула Ника. — Как-нибудь в другой раз.
— Ну вот, опять шпионские страсти. А мы из-за них, между прочим, на выборы опоздали, — укоризненно заметил он.
— Как — опоздали?! — спохватилась Ника. — Не может быть! — И, взглянув на часы, закричала пилоту: — Шеф, а побыстрее нельзя? Нам еще нужно успеть в российское посольство!..
Домой они прилетели на следующее утро.
В самолете Ника долго не могла уснуть и все размышляла о своем разговоре с бывшей любовницей Широкова. Несомненно, эта женщина знала гораздо больше, чем позволила себе рассказать. Но она, по ее собственному выражению, слишком хорошо знала правила игры. А эти игра никому не прощала чрезмерной откровенности.
Когда Ника, шатаясь от усталости, наконец доползла до своей квартиры, то первым делом налетела на выставленные у порога мужские туфли. Чертыхнулась. И раздраженно заглянула в спальню.
Поперек ее широкой постели блаженно и невозмутимо дрых какой-то мужик. Склонившись над ним, Ника не сумела сдержать радостного возгласа:
— Виталька! — и тотчас навалилась на милого друга с поцелуями и объятиями.
— Блин, старуха, ты что, сдурела?! — спросонья завопил тот.
— Ну слава Богу! Вернулся! Живой, — с облегчением вздохнула Ника. — А то я уже невесть что думала…
— Ага, — зевая, улыбнулся Калашников. — Если не считать, что в Питере меня пытались пристрелить, а под Мурманском сбросить с поезда…
— Не может быть!
— Фигня, — небрежно отмахнулся он. — Отбился. Как говорится, нас мало, но мы в тельняшках.