— Понял, — уныло протянул разом поникший Муха и поплелся обратно на кухню.
— Ну, ты, — Жмурик небрежно толкнул в бок белобрысую, которая, отвалившись на подушку, смаковала честно заработанную сигарету с травкой. — Щас перекуришь и сделаешь ему минет, чтоб не обижался… Поняла, спрашиваю?
Путана молча облизнула приоткрытые губы.
В этот момент в дверь неожиданно позвонили.
— Слышь, Муха! Поди открой! — лениво распорядился Жмурик. — Видно, Серый уже от мамаши вернулся…
— Че-то рано, — недоверчиво заметил компаньон. И нехотя отправился открывать.
Заглянув на всякий случай в глазок, он с удивлением узрел на площадке одинокую, пришибленную Люську.
— Слышь, Санек! Это она сама! Явилась не запылилась…
Пока Муха возился с разбитым хозяйским замком, из спальни послышался самодовольный смешок Жмурика. Усмехнулся и Муха, довольный удачно провернутой операцией.
Потом обшарпанная дверь приоткрылась, и Мухе внезапно стало не до смеха. Потому что вместо злополучной мамаши в лицо ему безоговорочно глянул вороненый ствол «беретты», уперся Мухе под кадык и, едва не придушив, грубо припер его спиной к стенке.
Затем, получив рукояткой пистолета по голове, Муха замертво рухнул на пол. А в скромную двухкомнатную квартирку, в которой временно обосновалась компания Жмурика, уверенно вошли пятеро…
— Ну и дыра, — с отвращением заметил Чикаго, когда его белый «Мерседес-600» вкатился наконец в загаженный двор мрачного и безликого девятиэтажного хрущевского дома на проспекте Маршала Буденного. — Уж лучше в петлю, чем жить в таком доме…
В сумрачном подъезде удушливо воняло мочой. На сортирных, с облупившейся кафельной плиткой стенах красовались выразительные рисунки и надписи.
— Вот к чему приводит всеобщая грамотность, — съязвил Костя, осторожно втиснувшись со своими парнями в заплеванную кабинку подошедшего лифта.
В квартиру с ним отправились только двое. Но эти двое даже на первый взгляд однозначно стоили десятерых. Сам Чикаго ласково именовал их Болен и Лелек, в честь юных героев популярного в прошлом мультсериала. С опаской поглядывая на прижавшего ее к стенке лифта монументального громилу, с размахом плеч в косую сажень, Ника невольно подумала, что Костин Лелек был явной противоположностью своему тезке, сыну одесского еврея и ее верному ассистенту.
Оставив перед дверью одинокую Люську, Костя со своими ребятами и Никой предусмотрительно укрылись за углом. Впрочем, дверь им открыли весьма гостеприимно и охотно. Из чего можно было заключить, что Люську здесь несомненно ждали. С открывшим дверь дебиломордым качком Лелек разобрался тихо и виртуозно. Затем вслед за Костей визитеры не спеша прошли в квартиру.
В спальне обнаружились двое. Чем они тут занимались, ясно было, как говорится, с первого взгляда.
Увидев вошедшего, развалившийся на кровати волосатый мордастый обрубок судорожно дернулся и, бледнея на глазах, ошеломленно прошептал помертвевшими губами, точно ему неожиданно явился сам дьявол:
— Чикаго…
В первые минуты бедняга даже не сообразил прикрыть свой жалких размеров предмет мужского достоинства.
Бросив тяжелый взгляд на лежавшую рядом с ним голую шлюху («Наверняка ведь несовершеннолетняя», — подумала Ника), Костя небрежным движением пальцев спугнул ее, словно кошку, — брысь!.. Девчонка оказалась понятливой и без лишнего шума, пластаясь по стенке, сиганула в соседнюю, проходную комнату.
Тем временем Костя вразвалочку подошел к запертой на замок «тещиной комнате» и, рванув что есть силы хлипкую дверь, разом ее распахнул. В темноте среди разнообразного домашнего хлама, съежившись и забившись в угол, как затравленный щенок, сидел испуганный мальчик.
— Павлик! — истерически взвизгнула Люська и, растолкав Костиных громил — откуда только взялись силы? — бросилась к своему похищенному чаду.
— Мама… Мамочка! — захныкал несчастный ребенок. И оба, обнявшись, в два голоса зарыдали.
Волосатый обрубок на кровати между тем пришел в себя. Машинально прикрылся грязной простыней и, стуча зубами, жалобно заблеял:
— Чик… Чик-каго… Я не виноват!.. М-меня подставили! Мамой клянусь, я ничего не знал! — На него противно было смотреть. И Ника с отвращением отвернулась. — Сука буду! Пидарас буду! Чикаго!..
Но Костя, не удостоив его ответом, невозмутимо повернулся к обрубку спиной и сухо произнес:
— Вика, убери ребенка…
А затем, дождавшись, когда она решительно вытолкала из спальни рыдающих Люську и Павлика, холодно приказал своему охраннику: