Как не могла и поднимавшаяся по идущей вдоль стены каменной лестнице сарацинка в светлой шерстяной блузе и поблескивающих блестящей голубой нитью шальварах. Узкие полусапожки из оленьей кожи ступали мягко, как кошачья лапка, ночной ветер шевелил край повязанного на короткие волосы теплого платка, и весь ее вид выдавал сосредоточенную напряженность и души, и тела. Жослен повернул голову, заметив светлый, призраком возникший из темноты силуэт, и глаза молодой женщины влажно блеснули при свете тлеющих в высоких овальных жаровнях углей.
— Ты хоть немного спала?
Вставшая у стен Керака армия стерла последние границы, что еще оставались между провансальским рыцарем с аквитанским выговором и дочерью сарацинского купца с тонким серебряным крестом между полускрытыми воротом блузы ключицами.
— Нет. Не могу уснуть, — тихо ответила Сабина и посмотрела вперед и вниз, в черноту рукотворного каменного обрыва со вспыхивающими на его дне искрами костров. Содрогнулась, услышав призыв совершить предрассветную молитву, но не двинулась с места. Только губы, посеревшие, будто совсем обескровленные, шевельнулись в ответ на крики пришедших с армией муэдзинов.
Беззвучно, но вместе с тем отчетливо прошептав «Pater noster».
Бога ради, Вилл, какой же ты глупец. Неужели ты этого не разглядел? Она напугана, она почти плачет, но она здесь, а не прячется среди смеющихся баронов, надеясь на их защиту. Неужели тебя действительно никто прежде не любил, раз ты побоялся ответить, когда к тебе тянулось такое сокровище?
— Какая несправедливость, — пробормотал Жослен себе под нос, но она услышала и вопросительно подняла на него блестящие в темноте глаза. — Он мой друг, и я люблю его, как брата. Но он тебя не заслужил.
Длинные ресницы медленно опустились, и нежные губы разошлись в печальной улыбке.
— Ты не прав. Ему очень тяжело. Я знаю, пусть сам он, верно, никогда не признáется в этом ни мне, ни кому-либо еще. И он заслуживает гораздо бóльшего, чем одну только меня.
Черные ресницы поднялись вновь, и из глубины темных глаз на него вдруг посмотрели другие, серо-стальные с голубоватым отливом.
Ты… ждешь меня там?
— Можешь… мне кое-что пообещать?
— Что? — тихо спросила сарацинка, и наваждение пропало, развеевшись при первом же звуке ее голоса.
— Если я не переживу эту осаду… Скажи ему, что я не хочу для него такой же судьбы.
Она не поняла так, как должен был понять Уильям, нахмурила изогнутые полумесяцами брови, решив, что он говорит о слишком частой для тамплиеров смерти в бою, но послушно кивнула.
— Именно так скажи, — попросил Жослен. — Он… поймет, о чем я.
Звезды на востоке побледнели, сливаясь с медленно сереющим небом.
— Что мне делать? — повторила Сабина, и загомонившие внизу дюжины и сотни голосов почти заглушили ее слабый шепот.
— Что ж, если не боишься, то… Думаю, лекарям понадобятся все имеющиеся у нас свободные руки, — ответил Жослен, вынимая из приставленного к стене колчана первую стрелу. Обмотанный пучком сухой травы и щедро облитый маслом наконечник замер в опасности близости от тлеющих углей.
Сабина успела спуститься вниз по отполированной сотнями и тысячами ног лестнице, когда он поднял руку в боевой перчатке, крепко сжимая древко лука, оттянул двумя пальцами тетиву, разворачивая корпус так, чтобы белое оперение легло поперек груди, и темноту прочертила огненным росчерком первая горящая стрела, убившая чью-то лошадь.
Ну же, прокля́тые шайтаны. Не прячьтесь за своими шатрами и осадными орудиями. Подойдите ближе.
***
С каждой пройденной дюжиной миль король Иерусалимский бледнел и давился кашлем всё сильнее. Его носилки везла пара чистокровных белых арабок, послушных малейшему движению поводьев и не проявивших бы вздорного нрава даже перед лицом диких зверей или вражеских армий, а потому всегда двигавшихся плавно и чудовищно неторопливо. Король не мог позволить себе нестись во весь опор — Бернар всерьез опасался, что вздумай Балдуин сделать нечто подобное, его иссушенное болезнью тело попросту рассыплется на части, — но упорно подгонял всех остальных.
— Быстрее, — сипел король в ответ на вопросительные взгляды баронов и верных рыцарей. — Не ждите, если я отстану. Моя сестра и мачеха нуждаются в вас.
В них нуждался весь Керак, и Бернару самому хотелось дать коню шпор и во весь опор броситься к возвышающемуся где-то вдалеке, еще невидимому для глаз замку. Но для него подобная выходка была не менее опасна, чем для умирающего короля. А вот маршал храмовников, скрывший отливающие рыжиной волосы под тяжелым шлемом, но по-прежнему легко узнаваемый благодаря росту и размаху плеч, без конца метался из начала колонны к королевским носилкам и обратно. Бернар не слышал, о чем тот говорил с королем — был слишком далеко от носилок, да и голос тамплиера звучал гулко и неразборчиво из-под топфхельма, — но маршал, видно, был полностью солидарен с Балдуином. Когда они пересекали Иордан, подняв в сырой осенний воздух целое море брызг, Бернару даже показалось, что взбудораженный храмовник готов броситься в реку верхом на коне, не ища броду, и переплыть ее, даже не сняв кольчуги.
Ариэль тоже заметил, но молчал до самого привала, сделанного, лишь когда небо вновь почернело и вспыхнуло мириадами не по-осеннему ярких звезд. Уильям потребовал карту, едва спешившись с покрытого пылью и пеной коня и бросив поводья нерасторопному, зябко потирающему замерзшие руки оруженосцу. И заявил, сощурив глаза и внимательно разглядывая черные линии в неровном свете факелов:
— Мы движемся слишком медленно.
— Бога ради, Вилл, — устало ответил Ариэль, с трудом переставляя задеревеневшие от непрерывной скачки ноги, но упрямо следуя за ним в едва поставленную на сухой каменистой земле маршальскую палатку. — Мы загоним лошадей.
— Пусть! — мгновенно разъярился Уильям, обернувшись через плечо, но опустившийся тяжелый полог заглушил звук его голоса для оставшихся снаружи братьев.
— Нет, не пусть, — по-прежнему устало, но непреклонно ответил Ариэль, качнув головой, и на единственный глаз неряшливо упали грязные спутанные волосы, на мгновение смазав застывшее на чужом лице жуткое выражение отчаяния. — Если лошади падут, то мы уж точно не сможем никому помочь. Не успеем, понимаешь?
Уильям смотрел на него так, словно и в самом деле не понимал. Ариэлю оставалось только гадать, о чем он сейчас думал.
Она обернулась. Сабина обернулась на него с седла, прежде чем подобрать поводья и лишь слегка, едва ощутимо, тронуть лошадиные бока блестящими на солнце серебряными шпорами. Сабина посмотрела прямо ему в лицо, и этот взгляд почему-то совсем ему не понравился. Тем невысказанным прощанием, что вдруг померещилось Уильяму в тонко подведенных карих глазах.
— Они там… — собственный голос казался чужим и каким-то хриплым, словно он заговорил впервые после долгих лет молчания и горло теперь царапала изнутри забившаяся туда грубая каменистая пыль. — Она там, Ариэль. А я ничего не могу сделать.
Ариэль промолчал. Не нашел слов. Льенар бы нашел, но Ариэль не Льенар, и ему нечего было сказать в ответ на это признание. Быть может, Ариэль даже осудил, потому что помнил еще то сказанное Уильямом в горах Масиафа четыре года назад.
Я отказался от нее.
Ариэль мог бы ответить, что это никакой не отказ, если теперь он мечется, словно загнанный в клетку зверь. Но Ариэль промолчал, и Уильям был благодарен ему уже за это.
— Отдохни, — только и попросил друг, но даже этой просьбы Уильям выполнить толком не смог, просыпаясь, казалось, в то же самое мгновение, когда закрывал глаза. Видя огонь и брызжущую на стены кровь, и вскакивая со сдавленным криком, когда перед глазами вновь и вновь появлялось страшное видение сарацинского копья на фоне черно-красного от зарева пожара неба. С отрубленной, смотревшей сквозь него невидящими темными глазами головой.