— Вас, мессир, это не касается! Вашими стараниями у меня под рукой всегда есть маковый отвар, чтобы облегчить боль! Но буду признательна, если вы и опиума раздобудете, от него побольше толку! Если принять слишком много, то можно и вовсе не проснуться!
На его лицо набежала тень, и в глазах на мгновение отразилось что-то такое, отчего Сабина едва не устыдилась своей резкости. Едва, потому что одного взгляда для этого было недостаточно.
— Господь милосердный, да что тебя так разозлило? — устало спросил Уильям. — Неужели тебе больше нравилось мучиться от боли? Или дело не в этом? Скажи прямо, я не понимаю.
— Именно, — зло процедила Сабина. — Ты никогда не понимаешь. И отговорка у тебя, помнится, всегда одна. Женщин ты не знаешь, говорить с ними не умеешь, с их мнением не считаешься…
Серые глаза неуловимо посветлели до почти пугающего серебристого оттенка.
— Да можно подумать, тебе насильно рот разжимали и поили не иначе, как ядом!
— Ты оставил меня! — закричала Сабина, потеряв всякую осторожность. Пусть слышат! Пусть знают, какой их маршал в действительности непогрешимый! — Я умоляла тебя, я была согласна на что угодно, я мучилась, не зная, где ты и что с тобой, а ты не подал мне не единого знака за все эти годы! За что ты так со мной?!
— Бога ради, говори тише, — почти прошипел Уильям, делая шаг вперед и поднимая руку в призванном успокоить ее жесте, но всё равно оставаясь слишком далеко, чтобы она могла дотянуться до него. Чтобы она могла ударить. Или обнять.
— Иначе что, мессир маршал? — спросила Сабина, почти не видя его лица за застилающими глаза слезами. — Ваша честь этого не переживет? Моя честь целого короля пережила, а вашей и пары резких слов сказать нельзя?
— Сабина, — взмолился Уильям, и глаза у него вновь потемнели до оттенка грозовой тучи. Но не подошел. Стоял, сжимая рукоять меча до побелевших костяшек, но не сделал даже самого маленького шага.
— Прости, — ответила Сабина почти шепотом, пытаясь сморгнуть жгущие глаза слезы. — Мне жаль, что я не умерла там и не оставила тебя в покое. Так было бы проще для всех, верно?
И, развернувшись, пошла прочь так быстро, как только могла, не дожидаясь ответа. Что бы он ни сказал, это едва ли сможет хоть что-то изменить.
Тесная келья с парой совсем узких кроватей пустовала, словно само небо послало ей возможность выплакаться в тишине и одиночестве. И когда вернулась бродившая неизвестно где Мадлен, Сабина уже успокоилась и сидела в почти непринужденной позе, опираясь обеими руками на жесткую неуютную постель и рассматривая узор каменной кладки на холодном, не прикрытом ковром полу. Но если что-то и могло выдать бушевавшую в ней прежде бурю, то задумавшаяся о чем-то своем подруга все равно бы этого не заметила. Лишь попросила не забыть вновь выпить лекарство от боли, пожелала добрых снов, чмокнув в щеку, и выскочила обратно за дверь. Сабина даже не нашла в себе сил спросить, куда и зачем.
И не знала, сколько еще она просидела в тишине и полумраке догорающей свечи, прежде чем в дверь негромко и коротко постучали. Выждали немного и постучали вновь, не дождавшись ответа. Сабина подумала о том, чтобы сказать о незапертой двери. Потом о том, чтобы промолчать и пусть незваные гости убираются восвояси, кем бы они ни были. Но когда в дверь постучали в третий раз, всё же решилась подняться и пройти, захромав с новой силой, три несчастных шага. И, приотворив дверь, устало опустила ресницы, чтобы не видеть этих серых глаз.
— Уходи.
— Выслушай меня.
— Я сказала, уходи.
— Я прошу тебя, просто выслушай.
Прогони, твердил внутренний голос. Разве мало тебе того, что уже было? Неужели хочется новой боли?
Но его просьба прозвучала так… отчаянно, что Сабина вздохнула и отступила от двери, безмолвно приглашая войти. Села обратно на постель и вновь оперлась на лежанку обеими руками, словно боялась, что у нее закружится голова и она потеряет равновесие. И, видно, было в этой позе — в ее согнувшейся спине и низко опущенной голове — что-то такое, отчего в нарушаемой одним лишь треском свечи тишине прозвучал едва слышный вопрос.
— Ты ненавидишь меня?
— Ты, помнится, это уже спрашивал, — глухо ответила Сабина, не поднимая глаз. — И ты просил, чтобы я выслушала, а не отвечала на твои вопросы.
Она ждала, что он подойдет и встанет над ней, не решившись сесть рядом из-за своих обетов. Уильям подошел. И медленно опустился на колени, словно ноги у него налились свинцом и не держали. Сабина видела в неровном свете потрескивающего огонька каждое его движение, но все равно вздрогнула, когда к колену прижалась теплая щека, цепляющая жесткой бородой мягкую сиреневую ткань. Длинные густые волосы закрыли его лицо, разметались по шее и плечам в котте из грубой некрашеной шерсти, и Сабина с трудом подавила в себе желание дотронуться до будто вспыхнувших в волосах медных нитей.
Почему, Господи? В чем мы провинились перед Тобой, что Ты отмерил нам так мало счастья? Или это лишь еще одно Твое испытание? Коли так, то я с ним не справилась.
Она слушала молча, поначалу не чувствуя в себе ничего, кроме равнодушия ко всем этим объяснениям чести и долга. Не испытывая даже удивления. Честь для него всегда была важнее всего остального. Но потом в глубоком низком голосе вдруг прозвучало что-то такое, от чего Сабина содрогнулась, зябко передернув плечами, как от холода, и протянула руку, почувствовав под пальцами колючую и влажную щеку.
— Он был твоим другом?
— Нет, — сипло ответил Уильям, и ей показалось, что он зажмурился, пытаясь сдержать самый настоящий всхлип, рвущийся из груди под зашнурованной до самого горла коттой. — Гораздо больше.
Сабина подалась вперед всем телом, заставляя его отстраниться, и сползла с постели на пол, неловко сев на колени. Левое бедро отозвалось короткой вспышкой ноющей боли. А затем и левая рука, так же неловко обнявшая широкую спину. Уильям уткнулся лицом ей в здоровое плечо и замер, тяжело дыша и цепляясь за нее обеими руками, словно она могла растаять, как дым. Маршальский перстень показался Сабине холодным, как лед, даже сквозь теплую шерсть платья.
Подумай, сколько в Святой Земле таких же, как ты. Тех, кто не сумеет спасти себя сам. Тех, кто не обучен или не в силах поднять меча. Я не мог бросить их всех ради одной тебя. Я не мог бросить других умирать ради спасения христиан. Я уже не успел однажды. Я не должен допустить, чтобы это случилось вновь.
Сабина передвинула одну из обнимающих его рук и осторожно погладила концы лежащих на широком плече каштановых волос. Дотронулась до щеки, безмолвно прося поднять голову, и вытерла слезы краем мягкого рукава. Серые глаза мерцали при свече, совсем как в те редкие часы, когда они лежали, обнявшись, в одной постели.
Ничего не говори. Просто дай мне посмотреть на тебя. Как я могла не разглядеть тебя с самого начала? Как могла едва не позабыть даже твоего лица?
Еще мгновение, и она бы притянула его к себе. Но тишину спящей прецептории прорезал женский крик.
Уильям оказался на лестнице первым. Сабина еще спешила следом, почти бежала, неловко припадая на больную ногу, когда услышала внизу всхлипы и сбивчивые объяснения.
— Мне показалось… Послышалось… Какой-то шум… Я выглянула посмотреть, вдруг… вдруг что случилось, а она… она тут… Матерь Божья! — охнула одна из служанок вдовствующей королевы, встретившись глазами с появившейся на полутемных ступенях сарацинкой. — Так ты жива?!
— Я? — растерялась Сабина и посмотрела вниз, чуть дальше подножия лестницы. Уильям опустился на одно колено и отвел в сторону мокрые от крови пряди черных волос, обнажив глубокую рану на виске. Сабина сделала еще шаг, не веря собственным глазам, и увидела озаренный светом горящего на стене факела бледный профиль с открытым, уставившимся в пустоту глазом.
Она… Она мертва?
— Найди кого-нибудь из рыцарей, пусть приведут командора, — отрывисто бросил Уильям, и всхлипывающая служанка торопливо закивала, бросаясь прочь от лежащего на полу тела. Сабина моргнула, и белое лицо с потеками крови на виске и щеке поплыло перед глазами. Нет. Не может этого быть.
— Почему она решила, что это ты?