— И думать забудь, — отрезал Жослен, резко сворачивая в проулок. Сабина едва не проскочила мимо. — До рассвета из прецептории ни ногой. И даже после этого… будь осторожна.
— Но…
— Доверься мне. Я вовсе не желаю, чтобы с тобой случилась беда. Да и… — губы у него дрогнули в короткой, мгновенно растаявшей улыбке, — наш грозный маршал мне этого не простит. Он, бесспорно, любит притворяться благочестивым слугой Христа, но на деле в нем куда больше от рыцаря, чем от монаха.
Сабина промолчала, но послушно кивнула. Впереди уже виднелись ворота госпитальерской прецептории — Сабина не знала, как правильно зовутся их монастыри, и называла тем же словом, что использовали тамплиеры, — но Жослен прошел вместе с ней во внутренний двор, обменявшись парой коротких фраз с привратниками и проговорив несколько долгих минут с главой прецептории, невысоким худощавым стариком в черной котте с белым крестом, спустившимся во двор к незваным гостям. Госпитальер поначалу молчал, а затем коротко кивнул пару раз и обратился к стоящей чуть поодаль Сабине:
— Подойди, дитя.
Сабина послушно приблизилась, ведя Элеонору за руку. Та с любопытством крутила по сторонам чернокосой головкой, не испытывая и тени смущения или неуверенности.
— Сестры покажут тебе, где трапезная и твоя келья. Можешь оставаться с нами, сколько необходимо, но при условии, что будешь соблюдать все принятые в этих стенах правила. Мессир тамплиер говорит, что ты христианка…
— Да, мессир, — ответила Сабина, не зная, как правильно обращаться к высокопоставленным госпитальерам, но если она и ошиблась, то старик не обратил на это внимания. — Я была крещена в день Святой Сабины Римской шестнадцать лет назад, — добавила она дрожащим от волнения голосом и совсем по-детски сунула руку за ворот платья, показав госпитальеру тонкое серебряное распятие с синим камушком на перекрестье. Всё её богатство, накопленное за эти годы: крест, псалтырь и чужой ребенок.
— Хорошо, — кивнул старик и вновь повернулся к Жослену. — Печально, что нам приходится защищать наших сестер во Христе от наших же братьев. Но пока они с девочкой здесь, никакой рыцарь не причинит им вреда.
— Я благодарю вас за помощь, брат, — ответил Жослен и подарил выглядывающей из-за спины матери Элеоноре еще одну улыбку. — Наш Орден многим обязан госпоже Сабине, но, увы, наш Устав слишком суров, чтобы мы могли приютить ее в Храме Соломона. Я прошу вас, заприте ворота, мне не нравится то, как началась эта коронация, и я боюсь, что закончится она еще хуже.
— Храни Господь несчастную королеву, — согласился госпитальер, осеняя себя крестным знамением. — На ее долю выпало немало испытаний, и это далеко не последнее из них. Я буду молиться, чтобы рядом с ней всегда были достойные мужчины, способные уберечь ее от беды.
— Amen, — согласился Жослен странным глухим голосом и повернулся к Сабине. — Я постараюсь вернуться сюда перед отъездом в Аскалон, тогда и… обсудим. А сейчас я должен быть в Храме Соломона.
Сабина вновь кивнула, но ей совсем не понравилось то, с какой поспешностью он покинул пристанище госпитальеров. Ушел стремительным размашистым шагом, словно хотел перейти на бег, но боялся, что привлечет этим ненужное внимание горожан.
***
Сибилла вышла из стен храм, когда солнце уже клонилось к западу. Настояла на том, чтобы отслужили мессу, молясь, чтобы та стала еще одним предзнаменованием долгого и счастливого правления — насколько короли вообще могут быть счастливы, если на их плечи давят сотни и тысячи чужих жизней, а вокруг трона постоянно плетутся интриги, — села в седло белоснежной лошади с длинной попоной в цветах Иерусалимского королевства и едва слышно выдохнула. Ноги и спина ныли после нескольких часов отчаянных молитв и беззвучных просьб, обращенных к небесам, на открытом воздухе ее вновь замутило от жара, поднимавшегося от нагретых солнцем каменных плит, но всё шло как никогда прекрасно. Она королева Святой Земли, подле нее любящий муж — любящий и помнящий, сколь мало он значит для баронов без жены, — она вновь ждет ребенка и беспрестанно молится, чтобы родился мальчик, который упрочит их права на трон. И горожане, простые купцы и ремесленники, ликуют вместе с благородными, прославляя свою королеву.
На улицах собралась огромная толпа — кричащая, смеющаяся, бросающая под ноги лошадям цветы и целые ветви с фруктовых деревьев, — и первое время придворные дамы развлекали себя тем, что щедро бросали горожанам серебряные монеты из притороченных к их седлам мешочков. Всё было прекрасно, пока кто-то в толпе не закричал:
— Трус!
Солнце по-прежнему слепило глаза своим ярким золотым светом, но Сибилле вдруг показалось, что на него стремительно наползает тень от огромной угольно-черной тучи. Невидимой глазу, но ощущаемой каждым дюймом кожи.
— Трус! — повторился крик, но как Сибилла ни старалась, разглядеть в толпе кричащего ей не удавалось. — На что нам король, не выигравший ни одного сражения?!
— Шлюха! — поддержал еще один пронзительный крик с другой стороны от блестящей на солнце кавалькады. — Глядите, братья и сестры, смазливый полюбовничек ей дороже всех наших жизней!
— А ну закройте рты! — рявкнул кто-то из рыцарей за спиной у королевы, но настроение в толпе уже изменилось. Балдуин нашел бы, что ответить, Балдуин знал, как опасна бывает такая толпа — когда каждый стоящий в ней человек становится частью общего безумия, — и умел этой толпой управлять, но Сибилла… растерялась. И крики уже неслись со всех сторон разом.
— Да неужто во всем Иерусалиме не найдется мужчины, что уважит Ее Величество лучше этого заморского труса?!
— Боже, Боже! — испуганно завопила Агнесс, роняя мешочек с монетами, и серебро со звоном покатилось по мостовой, брызнув во все стороны разом.
— Сомкнуть ряды! — закричал одновременно с ней ее муж, хватаясь за рукоять меча, и откуда-то из-за спин горожан полетели камни. Лошадь королевы испуганно заржала и поднялась на дыбы, когда ее ударило по крупу в бело-золотой попоне. У Сибиллы замерло в груди сердце.
Нет. Если она упадет… То наверняка потеряет ребенка.
Она бросилась вперед инстинктивно, сама не успев понять, что делает, и обхватила обеими руками лошадиную шею. Удержалась не иначе, как чудом, уронив с головы золотой венец, и тот мгновенно сгинул под ногами у мечущихся вокруг нее лошадей и людей. Рыцари с лязгом обнажили мечи.
— Ваше Величество!
Брызнула первая кровь. Толпа напирала, кричала, кто-то — верно, женщины и дети, — пытался выбраться из нее и прижаться к стенам домов, но падал и оказывался под ногами у собственных мужей и отцов. Одного из рыцарей стащили с седла и с ревом обрушили на светловолосую голову тяжелый булыжник.
— Прекратите! — душераздирающе вопила за спиной Агнесс. — Прекратите! Не трогайте его!
Лошадь королевы металась из стороны в сторону, пока кто-то не схватил ее за стремя и не стиснул в пальцах ногу в шелковой туфельке, с силой дергая на себя. Но закричать Сибилла не успела. Только охнула, испуганно распахнув глаза, и в воздухе свистнул арбалетный болт, пронзая висок нападавшего. Белокурого мужчины с совершенно белым, даже не загорелым лицом и ярко-голубыми глазами.
— Стреляй! — закричал едва знакомый голос, и на бросившуюся к женщинам толпу обрушился целый ливень из стрел.
— Но это же христиане! Устав…
— В пекло Устав! — рявкнул всё тот же голос, и Сибилла осознала — еще не успев повернуться лицом к нежданным спасителям, — что это тамплиеры. К ней еще тянули руки, и она отчаянно пыталась отвести мечущуюся лошадь в сторону, когда схватившие ее за длинный шлейф пальцы перерубило ударом меча. На блио брызнуло кровью, в ушах зазвенело от пронзительного крика, и следующий удар длинного атласно-серого лезвия раскроил череп кричащего пополам. — Назад!
Сибилла не поняла, к кому он обращается, но почувствовала, как у нее темнеет в глазах при виде растекающейся по мостовой серо-розовой жижи. Нет. Если она… Если сейчас она потеряет сознание…