— Не решай за меня, — ответил Уильям, вновь переводя взгляд на ее лицо. — Я ведь не обязан рассказывать всему свету, что ты дочь купца.
Сабина качнула головой и вновь положила ее на смятую подушку, откинувшись на спину.
— Не глупи. Мы слишком разные. В Святой Земле брак франка с сарацинкой бы приняли, ведь здесь мы не первые, но в Англии… Нет, нас всё равно бы осудили. Быть может, и не тебя, ведь ты мужчина и родич короля, но, без сомнения, меня, ведь я женщина родом из далеких сарацинских земель, — она помолчала, словно задумалась о чем-то, и осторожно спросила. — Скажи… кто был тот рыцарь, что остановил нас в коридоре? Ты так разозлился на него.
— Ричард Гастингс. Он… был магистром в Англии, когда я вступил в Орден. И даже до этого. Мне было тринадцать, когда я пришел в лондонскую прецепторию с просьбой помолиться на могиле деда, Эдгара Армстронга, что тоже был тамплиером в молодости. Помню, тогда Гастингс говорил, что меня в Орден не возьмут. И пытался отговорить позднее, хотя и… Сказать по правде, он не слишком-то хотел, чтобы я вернулся в Гронвуд. Он невольно стал моим наставником, еще когда я был простым пажом, и… в те годы я верил, что он был моим первым другом.
— Что-то изменилось с тех пор? — спросила Сабина, поднимая руку и пропуская ее у Уильяма над головой, чтобы обнять его за плечи.
— Да, — пробормотал Уильям, прижимаясь щекой к ее ключице. — Изменился я. Меня научили думать и не доверять каждому, кто носит белый плащ. Быть может, мне не говорили этого прямо, но я… всё же понял. И теперь я подозреваю, что он мне уже не друг. У нас всюду враги. И думают они вовсе не о войске египетского султана. А я уже не доверяю… да почти никому.
Потом поднял на Сабину усталые серые глаза и спросил:
— Ты же не предашь меня?
Она не обиделась. Провела пальцами по заросшей бородой щеке и нежно поцеловала его в лоб.
— И думать о таком не смей. Я люблю тебя, ты же знаешь. Так люблю, что порой мне кажется, будто в этой любви сосредоточена вся моя жизнь. Я бы прожила и без тебя, если бы ты не пожелал вернуться ко мне, но уже не была бы счастлива так, как я счастлива теперь. И пусть я сама мало на что гожусь, но я знаю, что вместе мы справимся с любыми трудностями. Хочешь… я останусь, пока каменщики не закончат ремонт стены?
— И где же ты будешь все эти дни? — спросил Уильям, чувствуя, что его вновь начинает клонить в сон. Луна продолжала подниматься по черному небу, и на каменном полу кельи оставалось всё меньше белого света.
— Я приехала с караваном по просьбе отца. Вернее, это он убежден, что я согласилась лишь потому, что желала помочь ему и увидеть крепость, что так долго не сдавалась христианам. Но так или иначе, я нашла приют на несколько дней в доме одного почтенного человека и не пропаду, пока я здесь. Поспи еще немного до ночной мессы, хорошо? Тебе нужно отдохнуть.
— Мой друг был у стен Аскалона, когда тот пал, — вспомнил Уильям, и она немедленно спросила, поглаживая его по волосам:
— Правда? Хотела бы я…
— Он умер. Погиб в бою с сарацинами семь лет назад.
— Прости. Я не… Так это он был тем, кто…?
— Да.
Сабина помолчала, чувствуя, что они оба теряют нить разговора, и призналась:
— Я хочу увидеть море. Не так, как это было в Сен-Жан-д’Акре, не со стены. Ты покажешь мне его?
— Если ты того хочешь, — сонно согласился Уильям и, проснувшись со звоном колоколов к заутрене, так и не смог вспомнить, ответила ли она ему что-нибудь. Сабина дремала, обняв его обеими руками, и открыла глаза при первом же шорохе грубых простыней.
— Жаль, мне нельзя с тобой. Я бы встала у самых дверей, и никто бы меня не заметил.
— Нет, — нехотя ответил Уильям, выбираясь из ее теплых объятий. — Довольно и того, что мне придется думать, как вывести тебя из прецептории без лишних вопросов. Молись, чтобы другие братья не догадались, что ты женщина.
— Ты же маршал, — пробормотала Сабина, прижимая льняную простынь к груди каким-то совершенно беззащитным жестом. — Кто же посмеет задавать тебе вопросы?
— Не искушай меня, — ответил Уильям, натягивая камизу через голову, и она тихо рассмеялась, протянув руку и коснувшись его пальцев напоследок. — И запри за мной на засов. Лишним не будет.
— Как пожелаешь, мой суровый маршал.
На мессе он погрузился в раздумья. Молился, повторяя про себя давно выученные наизусть латинские слова, но одновременно с этим спрашивал небеса, как долго продлится их вынужденное перемирие с сарацинами. Год? Несколько месяцев? Или даже недель? И как поведут себя королева и ее муж, когда поймут, что сражения не избежать? Столько вопросов и ни одного ответа. Ни малейшего шанса заглянуть в грядущее и узнать свою и чужую судьбы. Оставалось ждать и готовиться к бою. И лишь изредка позволять себе забывать о надвигающейся буре.
Сабина при виде накатывающих на берег темно-синих волн пришла в восторг, широко распахнув медовые глаза, и засмеялась, словно беспечный ребенок. Зачерпнула соленую воду, сложив смуглые руки чашей и не обращая внимания на то, как волна вымочила ее шальвары до самых колен, но через мгновение погрустнела и чуть нахмурила брови.
— Жаль, я… совсем не умею плавать.
— Идем, — решился Уильям, оставив на песке меч, сапоги и котту из некрашенного полотна. — Дай мне руку.
Сабина сбросила башмачки, несмело вложила дрожащие пальцы в его ладонь и шагнула в воду, не снимая шальвар и длинной туники. Солнце пекло столь сильно, что одежда высохла бы за считанные мгновения, но море по-прежнему было приятно прохладным, и Сабина, зайдя в волны по пояс, засмеялась вновь.
— Холодная! Нет, не ходи дальше, я…
— Не бойся.
Волны всё норовили выбросить их обратно на берег, в лицо летели горько-соленые брызги, и ее кожа казалась усыпанной искрящимися в солнечных лучах прозрачными драгоценными камнями. В какой-то миг, когда вода уже доходила ей до облепленной мокрой тканью груди, Сабина осмелела настолько, что попросила:
— Отпусти.
И раскинула руки, словно хотела обнять поднимающуюся впереди волну. Уильям отступил в сторону и нырнул за мгновение до того, как на него обрушился белый пенящийся гребень, успев услышать испуганный возглас за спиной.
— Уильям!
Она, верно, растерялась и искала его взглядом среди волн до тех пор, пока он не вынырнул прямо перед ней, подняв брызги, и легко подхватил засмеявшуюся сарацинку на руки, отрывая ее ноги от дна. Сабина обхватила его руками за шею, счастливо вздохнула и жарко поцеловала, не обращая внимания на горький привкус морской воды у него на губах. И смеялась, когда волны выбросили их на мокрый песок, дрожала и прерывисто дышала, когда он стягивал с нее мокрую одежду и целовал шею и грудь в каплях воды, и громко, не сдерживаясь, застонала, когда он лег между длинных смуглых бедер и вошел, не переставая целовать ее лицо с липнущими к щекам и вискам мокрыми волосами.
— Я люблю тебя, — бормотала Сабина, то прижимаясь к нему еще крепче и осыпая жадными поцелуями, то запрокидывая голову и задыхаясь от малейшего его движения. — Обещай мне… Обещай мне, что… ах!
Она приезжала еще несколько раз. Осенью, когда над Святой Землей беспрерывно шли проливные дожди и тракт между Иерусалимом и Аскалоном размыло так, что лошади по колено увязали в грязи. Вскоре после Рождества, когда на два дня выпал и мгновенно растаял снег, а море сделалось цвета свинца и с ревом обрушивалось на берег. И в марте, когда небо вновь стало ярко-голубым и в воздухе уже отчетливо чувствовалось приближение хамсина.
Всего за месяц до того, как у Крессонского источника произошло сражение между сарацинами и объединенным отрядом тамплиеров и госпитальеров.
========== Глава сорок четвертая ==========
Идея похода в Тивериаду, вотчину Раймунда Триполитанского — похода мирного, в надежде на восстановление добрых отношений, — принадлежала Балиану д’Ибелину. Он озвучил эту мысль первым, и встревоженный надвигающейся бурей коннетабль Амори де Лузиньян поспешил убедить брата прислушаться к барону и другим советникам. Поразмыслив, король Иерусалимский — на голову которого возложила корону его жена, а не патриарх Ираклий, как того и желала Сибилла — решил, что вовсе не стремится ссориться с одним из влиятельнейших людей королевства и ближайшим родичем его жены по отцу. Юную принцессу Изабеллу в расчет, увы, никто не принимал, и ее разозленная мать не произносила в адрес Ги ни единого слова, чтобы не разразиться недопустимой для вдовствующей королевы бранью. Но покорно прибыла в Иерусалим вместе с мужем и детьми, когда нынешний король призвал их заключить мир. Саму Марию на созванный де Лузиньяном совет не пригласили, и Сибилла поспешно окружила мачеху всеми возможными увеселениями. Мария молчала и вежливо улыбалась, едва притрагиваясь к вину, а падчерица восторженно охала и испуганно взмахивала руками, когда Жан д’Ибелин, которому едва сравнялось девять лет, с гиканьем бился на деревянных мечах с одним из королевских пажей.