— Что за бесстрашный юный герой? — восклицала Сибилла при каждом удачном выпаде мальчика. — Сарацины придут в ужас, когда он получит рыцарские шпоры.
Но обмануть этим мачеху не могла. У Сибиллы не было сыновей. Лишь двух дочерей подарила она второму мужу, и трон Иерусалима шатался вновь, грозя в любое мгновение оставить старшую дочь Амори I без опоры. У младшей тоже не было сыновей — как не было и дочерей, — но у нее было двое единоутробных братьев, что ныне и вызывали у Сибиллы такую зависть. Пусть они оба — и Жан, и Филипп, — еще дети, как была, по сути, ребенком и Изабелла, но в неспокойное время дети растут быстро и мальчики рано берутся за меч. Пусть муж Изабеллы и сам еще мальчишка, но что предпримет Сибилла, когда Онфруа станет мужчиной и плечом к плечу с ним встанут повзрослевшие братья жены? Да и отчим Изабеллы еще совсем не стар.
Что же ты будешь делать, моя несчастная падчерица, когда Изабелла станет женщиной и потребует всё то, что принадлежит ей по праву, как дочери иерусалимского короля и византийской принцессы? — думала Мария, следя глазами за каждым поворотом меча в руке сына. Балиан учил его фехтовать сам, не доверяя науку, от которой будет зависеть жизнь Жана и его людей, другим мечникам. — Ты ведь не сдашься без боя. Но Божья милость ныне не с тобой. Мне жаль тебя, Сибилла, я не лукавлю и не смеюсь над тобой в мыслях, ведь я знаю, как мало принесла эта корона счастья тебе и твоему брату. Но выбирая между тобой и родной дочерью, я никогда не займу твою сторону. У тебя ведь тоже есть дочери. Ты должна понимать.
Будь ее воля, Мария вернулась бы в Иерусалим лишь после падения де Лузиньяна. Балиан рассудил иначе.
— Ходят слухи, что Ги готов развязать войну с Раймундом. Сейчас это было бы… нежелательно. Его нужно остановить.
Но убедить взбешенного короля оказалось сложнее, чем он ждал. Де Лузиньяна без конца подзуживал Великий Магистр тамплиеров, раз за разом напоминая о непочтительности Раймунда, о том, как граф отказался присягнуть новому королю и предоставить баронам документы о растратах королевства в годы его регентства. Раймунда подобное требование, без сомнения, оскорбило — равносильное обвинению в воровстве, оно выставляло графа предателем, недостойным доверия, оказанного ему покойным Балдуином, — и толкнуло на союз с магометанами. Раскол становился слишком опасным.
— Он изменник, отказавшийся признать меня своим королем! — бушевал в первые часы совета Ги, пока его брат-коннетабль без особого успеха пытался напомнить, что египетский султан вновь перешел в наступление. — Он назвал меня самодуром и попросил защиты у Салах ад-Дина!
— Не могу его в этом обвинять, — пробормотал Балиан себе под нос, но взбудораженный король не услышал. Следующую свою фразу барон произнес уже громче, намеренно повысив голос и привлекая к себе внимание всех собравшихся за длинным столом. — Ваше Величество, — произнести эти два слова оказалось тяжелее, чем он думал, но в политике порой нужны и опрометчивые глупцы, что как цепные псы покорно бросаются туда, куда их направят разумные люди. — Я готов выставить против сарацин всех своих людей, но я не стану сражаться с Салах ад-Дином в одиночку.
— А где, позвольте спросить, ваш брат, мессир д’Ибелин? — ввернул Магистр тамплиеров, на мгновение напомнив Балиану о первородном грехе и змее-искусителе. И кто же выбрал этого фламандца главой самого благочестивого и аскетичного из военных орденов Святой Земли?
— В Антиохии, я полагаю, — ответил Балиан, не теряя своей невозмутимости. — Балдуину пришлись не по нраву некоторые… решения Его Величества, но, как преданный вассал, мой брат не смеет высказывать королю свое незначительное недовольство.
— И потому он оставил своего короля в час нужды? — сухо спросил Ги.
— Так призовите его, коль он вам нужен, — парировал Балиан. Этого спора де Лузиньяну было не выиграть. Д’Ибелины плели интриги вокруг трона Святой Земли еще в те годы, когда этот глупец и помыслить не мог о том, чтобы взять в жены принцессу Иерусалимскую.
— И призову, — согласился Ги, недовольно нахмурив светлые брови. — Посмотрим, как он объяснит свое столь длительное пребывание в Антиохии.
— Речь, мессиры, сейчас не о том, — вмешался в разговор коннетабль. — Этот египетский дьявол собрал сорок две тысячи человек, что разоряют его командованием Трансиорданию. Керак и Монреаль вновь подверглись атаке, а дым от сожженного урожая виден за многие мили.
— Короля Балдуина предупреждали, что Рено де Шатильону лучше умереть в сарацинском плену, — проскрипел престарелый барон, помнивший еще правление Балдуина I. — Вашему Величеству нужно действовать решительно и призвать негодяя к ответу. Салах ад-Дин не вторгся бы в наши земли, если бы Рено не принялся вновь грабить магометанские караваны.
— Наемник, — бросил его сосед, столь же сгорбленный и седоусый. Для опоясанного рыцаря подобное именование было оскорблением, но Рено де Шатильона не было на совете, а иные не стали бы вступаться за его честь.
— Да он не желает даже слушать…! — возмутился король таким тоном, словно был несмышленным ребенком, которого отец лишил любимой игрушки за провинность.
Не желает слушать? — повторил про себя Балиан. У этого глупца было в распоряжении всё войско Иерусалимского королевства, а он не знал, как призвать к ответу одного-единственного барона? Впрочем, управы на Рено не нашел и покойный Балдуин, а Ги за всю его жизнь не удалось бы стать и в половину столь же хорошим королем, каким был его предшественник.
О недолгом правлении маленького Балдуина V никто из баронов уже и не вспоминал.
— Салах ад-Дин этого так не оставит, — вновь заговорил коннетабль, надеясь отвлечь внимание собравшихся от его глупого брата. — Говорят, в том караване… была его сестра. И Рено обошелся с ней… не так, как следует рыцарю обходиться с женщиной благородного происхождения. Султан не стал бы позорить имя сестры, не будь эти слухи правдой.
— Этого мы знать не можем, — не согласился король. — Султан взбешен потерей золота и товаров, а потому… Да мы же говорим о магометанах, веками распутничавших в своих гаремах и берущих по четыре жены разом! Да у султана сестер больше, чем звезд на небе! Какое ему дело, если одну из них назовут шлюхой?!
— Ты желаешь, — сухо спросил коннетабль, будто позабыв, что они с братом в этой зале не одни, — во всеуслышание назвать султана Египта и Дамаска лжецом и заявить, что позор его сестры, был он или нет, не значит для тебя ровным счетом ничего? Тебе было мало коронации твоей жены? Живущие в Иерусалиме магометане разорвут тебя собственными руками, если ты посмеешь это сказать. Что бы ни творили они в гаремах, они не простят попрание чести сарацинских женщин христианам.
— Нет, я вовсе не… — опомнился король. Баронам с каждым мгновением было всё труднее держать лицо. — Но я не в силах сделать что-либо с грабежам караванов.
— Полагаю, — вновь вмешался Балиан, — в таком случае нам остается только воевать, Ваше Величество. И заключить мир с графом Раймундом.
На словах это звучало, без сомнения, куда легче, чем произошло бы на деле. Но королю он более ничего не сказал. Что толку наставлять непроходимых глупцов, если те позабудут все советы уже к рассвету следующего дня? Пусть его убеждает брат-коннетабль.