И, к удивлению и даже уважению Балиана, Амори убедил этого глупца куда быстрее, чем на то рассчитывал сам барон.
— Ты уезжаешь завтра? — спросила Мария, когда на город опустилась ночь, а сама она стояла у окна, глядя на спящий Иерусалим и кутаясь в мягкую накидку из светлой шерсти. Расплетенные волосы окутывали ее до самых колен и завивались мелкими волнами, тяжелые и гладкие наощупь.
— На рассвете, — согласился Балиан, снимая перевязь с мечом и распуская шнурованный ворот котты. — Присмотришь за ними, пока я буду в Тивериаде? — спросил он, подходя к жене и обнимая ее за плечи. Такая обманчиво-тонкая и хрупкая снаружи и такая сильная внутри. Она бы стала величайшей из королев Святой Земли, если бы Амори уделял ей больше внимания.
Мария обернулась через плечо, и ее подкрашенные кармином губы сложились в нежную улыбку.
— Присмотрю.
Над стенами Иерусалима поднималось яркое, почти белое солнце, когда его покидала кавалькада рыцарей в броских разноцветных сюрко, окруженная верными слугами и оруженосцами. Великий Магистр тамплиеров предпочитал общество своего собрата-госпитальера Роже де Мулена — ведя себя так, словно не было позорной истории, в которой у Магистра госпитальеров требовали один из трех ключей от королевской сокровищницы, — а барон д’Ибелин намеренно отставал от нетерпимого храмовника. Следующим вечером, когда тамплиеры увидели стены Назарета, между ними и людьми барона уже был день пути. Замысел Балиана был предельно прост: к тому часу, когда он доберется до Тивериады, Раймунд Триполитанский уже придет в бешенство от завуалированных намеков и прямых угроз де Ридфора и лишь вмешательство барона д’Ибелина поможет избежать новой ссоры между королем и взбунтовавшимся графом. А король будет благодарен вовсе не магистрам рыцарей-монахов.
Но судьбе и короля, и баронов, и простых рыцарей, выступивших в путь из Иерусалима в Тивериаду, было угодно сложиться иначе. Добравшись до Назарета, Великий Магистр тамплиеров узнал от командора находившейся там прецептории, что Раймунд Триполитанский послал городу предупреждение: незадолго до этого Иордан пересекло войско сарацин из Дамаска. К полуночи магометанских разведчиков заметили со стен Назарета. Жерар де Ридфор, успевший к тому времени созвать орденских братьев из окрестных крепостей, решил атаковать врага немедленно. Сто тридцать рыцарей-тамплиеров и госпитальеров оседлали лошадей и в сопровождении пехотинцев и туркополов — конных лучников из числа принявших христианство сарацин — покинули защищенный стенами город, направившись на северо-восток.
С магометанами они встретились еще до рассвета, у источника Крессон, и серый сумрак скрыл точное число врагов даже от самых острых глаз. Сотни лошадей надрывно ржали, поднимая с сухой земли принесенную хамсином пыль, и та клубилась в полутьме, отчего всадники — и франки, и сарацины — казались порожденными ночью демонами, жаждавшими жестокого кровопролития. А потому поспешное отступление магометан рыцари восприняли, как попытку к бегству.
— Удирают, нечестивые псы! — прокричал кто-то из рыцарей, но Магистр госпитальеров засомневался. А вместе с ним и прославленный многими боями с сарацинами тамплиер Жак де Майе, прибывший к Великому Магистру из крепости Какун во главе девяноста рыцарей.
— Это излюбленная магометанская тактика, мессиры. Они столь любят символ полумесяца, что выстраивают войска по его форме, стремясь взять врага в кольцо. Пока центр построения будет отступать, фланги останутся в засаде, чтобы сомкнуться за нашими спинами.
— Да вы, мессир, никак боитесь за свою белокурую голову! — рассмеялся Жерар де Ридфор, зная и видя по глазам, что Магистр госпитальеров согласен с его осторожным собратом-тамплиером. Но ссориться с Роже де Муленом после коронации Сибиллы непримиримый храмовник опасался. Госпитальеры составляли половину исконной силы Иерусалимского войска, половину рыцарей, всегда готовых подняться на защиту Святой Земли, пока бароны пировали в укрепленных замках. Открыто вступать в ссору с монахами в черных сюрко с белыми крестами — по сути отличавшихся от одежд тамплиеров лишь цветом — было бы неразумно и в мирные дни. — Да разве же так должно встречать врага благородным рыцарям Храма Соломонова? Чего вы желаете? Чтобы я приказал отступить и позволить этим нехристям уйти? Пусть продолжат грабить и жечь, ведь Жак де Майе страшится засады!
— Будь по вашему, Магистр, — холодно ответил оскорбленный рыцарь. — Если Господу угодно забрать мою жизнь в этот день, я отдам ее без страха, как честный человек. Предателем я не стану.
Атака христиан была стремительна и безнадежна. Семь тысяч человек привели с собой эмир Эдессы аль-Музаффар и старший сын султана аль-Афдаль, и еще до захода солнца все рыцари, кроме троих тамплиеров и троих госпитальеров, были мертвы. Великий Магистр госпитальеров Роже де Мулен был убит ударом сарацинского копья в грудь, а Жак де Майе, павший одним из последних, когда его братья уже лежали бездыханными на орошенной кровью земле, — расстрелян из луков. Он сражался столь отчаянно и свирепо, что потрясенные его доблестью сарацины вспомнили рассказы христиан о святом Джирджисе*, бьющемся в их рядах на белой лошади. И изорвали в клочья окровавленный плащ убитого тамплиера, забрали меч и даже выкопали землю, на которую пролилась его кровь, веря, что от этого на них снизойдет храбрость святого.
Жерар де Ридфор выжил в сражении, пусть и был ранен. Вместе с двумя братьями он бежал с поля боя — как предатель, о котором и предупреждал рыцарей Жак де Майе, — и встретился у стен Назарета с бароном д’Ибелином. Тот послал оруженосца разведать, что произошло у Крессона, и долго молчал, услышав, что сарацины отрубили головы всем погибшим и насадили их на окровавленные копья в знак своей победы.
— Смею надеяться, — сказал он наконец, устремив взгляд в распахнутое окно, — что вы удовлетворены, мессир магистр.
Из сгустившейся за окном темноты доносился плач. В Назарете оплакивали погибших рыцарей из стоявшего в городе гарнизона. На второй рассвет после сражения весть о нем дошла и до Иерусалима. Мария вышла на узкий мраморный балкон и остановилась у самых перил, не отрывая глаз от бледно-голубого неба на севере. Удерживающие ее тяжелую прическу украшения вспыхнули золотым и кроваво-красным в лучах восходящего солнца.
Будь осторожен, мой гордый барон. Они совсем близко.
Комментарий к Глава сорок четвертая
*Джирджисом в исламе называют Святого Георгия.
Жак (Жаклен) де Майе — рыцарь-тамплиер, родившийся по одной из теорий в замке Майе в Турени. О годах его жизни и службе в Ордене толком ничего не известно. Марион Мелвиль в своей книге «История ордена тамплиеров» называет его маршалом Ордена. Чарльз Эддисон подтверждает это в шестой главе книги «Орден тамплиеров. История братства рыцарей Храма и Лондонского Темпла», но дает сноску, что, согласно Хронике Ордена, маршалом с 1183 по 1187 год был Робер де Френель, также погибший в сражении у Крессонского источника. Возможно, впоследствии путаница с маршалами возникла именно из-за героической гибели Жака де Майе.
Это одно из немногих намеренных искажений истории в работе, поскольку Уильям де Шампер, как лицо вымышленное, разумеется, не мог быть маршалом Ордена ни в 1187 году, ни позднее, и в действительности его пост занимал другой рыцарь.
========== Глава сорок пятая ==========
Гонец из Иерусалима примчался в возвышающуюся над морем крепость глубоко за полночь. Темные волны бились о подножие плато, искажая протянувшуюся до самого горизонта лунную дорожку, на улицах спящего города лишь изредка звучали негромкие разговоры стражников, а у ворот прецептории тамплиеров мерили шагами истоптанную землю двое караульных из числа сержантов в черных сюрко с красными крестами и устало потирали ладонью глаза.
Ричарда Гастингса мучила бессоница. С годами его сон сделался совсем коротким и беспокойным, и, едва смыкая глаза после вечерней трапезы, старый рыцарь просыпался задолго до ночной мессы и подолгу читал мудрые трактаты клириков при свете одинокой свечи. В прежние годы, будучи магистром Ордена в Англии, Ричард позволял себе проводить за чтением едва ли не всю ночь, не боясь выговора от других братьев, но, лишившись столь высокого поста, ожидаемо столкнулся с необходимостью жить со смирением простого рыцаря. Поначалу его не слишком беспокоили такие мелочи, и он посвящал ночные часы размышлениям о путях Господа, благодаря небеса за то, что на закате жизни ему все же довелось вдохнуть жаркий сухой воздух Святой Земли, но со временем заскучал. И испытал странное чувство, когда встретился взглядом с серыми глазами маршала — глазами, в которых осталось так мало от взгляда совсем юного мальчика, называвшего Ричарда своим наставником, — и услышал вопрос, заданный негромким проницательным тоном.