— Не в тебе, — коротко ответил Уильям и мотнул головой. При таком ветре даже его коротко обрезанные волосы постоянно лезли в лицо, хаотично завиваясь во все мыслимые и немыслимые стороны.
— Я так понимаю, что больше я от тебя ничего не добьюсь? — спросил Льенар. И добавил, когда Уильям непонимающе нахмурил брови. — Говорят, ты не очень-то жалуешь даже своих английских собратьев, поэтому со мной откровенничать точно не станешь.
— Это касается только меня, — сухо ответил Уильям.
— Вот это мне и не нравится, — неожиданно вздохнул Льенар. — Ну что ты на меня так смотришь? Я же сказал, ты не первый. Я таких, как ты, едва ли не каждый месяц вижу. Мальчишек, которые меч держать умеют, а вот убивать — нет. И если не успеть их научить, то половина из них поляжет в первом же бою. А ты еще и доверять другим не умеешь, — Льенар помолчал, глядя на темные, едва различимые сейчас очертания земли по правому борту корабля, и добавил. — Я не хочу, чтобы тебя убили. Никого из вас. Хотя большинство, скорее всего, не доживет до старости. Я сам до нее, скорее всего, не доживу. Но если ты не научишься хотя бы доверять другим братьям, то тебя придется хоронить гораздо раньше, чем меня. Подумай об этом, — попросил рыцарь. — Подумай, как следует. Что бы ни происходило с тобой в Англии, это осталось в прошлом. А в Палестине ты в одиночку не выживешь.
Уильям растерянно смотрел на него, не зная, что ответить.
Научиться доверять другим? А разве он этого не умеет? Нет, пожалуй, любезный брат был прав. Уильям бросился в Орден, а оттуда в Святую Землю, но не объяснил ни мессиру Ричарду, ни барону, ни даже матери, почему он так этого хочет. Но если доверять означает жаловаться… Не нужно ему доверия, которое выставит его не мужчиной, а маленьким ребенком.
— Я… не понимаю, чего ты от меня хочешь, — пробормотал Уильям.
— Я не слишком ревностно соблюдаю Устав, — неожиданно ответил на это Льенар. — И хотя предполагается, что обсуждение чужих тайн и грехов на общем собрании совершается во благо, я всегда считал иначе. И не болтаю о том, что мне говорят другие рыцари. Если, конечно, это не какой-то действительно серьезный проступок, скрывать который невозможно и попросту опасно для остальных братьев.
Уильям молчал.
— Хорошо, — сказал Льенар. — Давай начистоту. Я не слишком-то терпелив и не люблю подолгу возиться с одной и той же проблемой. Мне известно следующее: ты наследник барона де Шампера, никто толком не знает, почему ты вступил в Орден, и никто из твоих английских собратьев не рискнет назвать себя твоим другом. Если хочешь знать, они объясняют это тем, что ты надменный баронский сынок, которому безземельные рыцари не чета.
— Это не так, — немедленно заспорил Уильям. Да как им только в голову могло такое прийти?! — Я никогда не говорил, что…
— Я не думаю, что им важны твои слова, — спокойно ответил Льенар. — Достаточно посмотреть, как ты себя ведешь. Ты никого к себе не подпускаешь. А поскольку ты, как я уже сказал, наследник барона, то, разумеется, первое, что приходит им в голову — это то, что ты считаешь себя выше их. И вот что еще странно, у тебя большая семья, но пишешь ты только матери. Даже отца не упоминаешь, не то, что братьев или сестер.
— Какая тебе разница, кому я пишу? — разозлился Уильям. — Это мои письма! Так что нечего совать в них свой нос!
Он ожидал, что Льенар рассвирепеет в ответ и отстанет от него если не навсегда, то хотя бы на время. Не тут-то было, любезный брат только пожал плечами и ответил на удивление миролюбиво.
— Верно, письма твои. Но ты и сам знаешь, что рядовые рыцари не имеют права посылать писем, не прочитав их магистру. Лучше сказал бы спасибо, что твое письмо действительно не стали зачитывать вслух. А то этот святоша брат Эдвин тебе такого бы наговорил об Уставе и непременном отказе от семьи, что тебе тут же расхотелось бы иметь с нами хоть какое-то дело. Хотя судя по выражению твоего лица, ты уже не хочешь, — пошутил рыцарь, негромко рассмеявшись.
— Я хочу, чтобы меня оставили в покое! — огрызнулся Уильям. И поспешно осекся, чтобы не наговорить Льенару лишнего, поскольку на палубу, пошатываясь, выполз Жослен. Не хватало еще, чтобы другие рыцари начали обсуждать между собой их разговор.
— Мир вам, братья, — выдавил аквитанец, опираясь на борт обеими руками. — Не хочу мешать вашей беседе, но мне нужен свежий воздух. Там… невыносимо.
— Если тебя это утешит, — ответил ему Льенар, — то я, помнится, в первое свое плаванье от борта не отходил, всё норовил с обедом расстаться. Потом привык.
— Значит, есть надежда, что и я привыкну? — просипел Жослен.
— Как повезет, — хмыкнул Льенар. — А скажи-ка мне, брат Жослен, ты доверяешь брату Уильяму?
Аквитанец растерялся, непонимающе нахмурив светлые брови.
— Наверное, — пожал он плечами после короткого раздумья.
— Наверное — это не ответ, — отрезал Льенар. — Доверяешь или нет?
— Скажем так, — ответил Жослен, — мне трудно судить, потому что я практически ничего о нем не знаю. Но пока что он не сделал ничего такого, из-за чего я мог бы решить, что я ему не доверяю. Ему, кажется, не нужны друзья, но это не повод думать…
— Почему ты думаешь, что не нужны? — почти шепотом спросил Уильям, растерявшись от таких слов. Жослен вновь пожал плечами, на короткое время даже позабыв о качке. Впрочем, качка о нем не позабыла, судя по тому, как он вновь начал зеленеть.
— Ты как-то… не похож на человека, который стремится завести друзей. Скорее наоборот, ты хочешь, чтобы тебя никто не трогал. Я могу это понять. В конце концов, — слабо улыбнулся аквитанец, — все люди разные. И не все они хотят постоянно быть в центре внимания. Не говоря уже о том, что у тебя наверняка было множество друзей в Англии, поэтому неудивительно, что ты не готов вот так сразу заменить их кем-то другим.
Уильям не нашелся, что на это ответить. Так и стоял, прислонившись спиной к борту и сложив руки на груди. Ветер завывал всё сильнее, постоянно бросая в лицо Льенару его длинные черные волосы. Если бы кто-то из них сейчас сказал хоть слово, Уильям повернулся бы и ушел прочь, неважно куда, лишь бы подальше от тех, кто без конца лезет в душу со своими вопросами. Как это делал барон, или мессир Ричард, или другие орденские братья, требовавшие от него каких-то объяснений.
Но сейчас оба рыцаря молчали. Они ждали, когда Уильям сам решится рассказать. Они ждали, что он им… доверится.
— У меня никогда не было друзей, — признался Уильям так тихо, что поначалу даже понадеялся, что они не услышат его за шумом ветра. Но судя по одинаково удивленным выражениям, появившимся на таких непохожих лицах, его прекрасно расслышали.
— Это одна из причин, по которым ты решил стать храмовником? — спросил Льенар. Жослен по-прежнему молчал. — Или, вернее будет сказать, следствие причины?
— Мне обязательно отвечать? — спросил Уильям, разом потеряв всякое желание с ним разговаривать. Снова эти вопросы, снова допытывания.
— Нет, — спокойно ответил рыцарь. — Но твое молчание наводит на мысль, что ты что-то от нас скрываешь. И скорее всего, что-то нелицеприятное. А из-за этого не только ты не доверяешь другим, но и другие не доверяют тебе. Брат Жослен тому пример.
— Я бы не говорил так категорично, — не согласился аквитанец, ухватившись рукой за борт корабля, когда тот в очередной раз взлетел на гребень волны. — Проклятый корабль, — выругался он себе под нос и продолжил: — Я не побоюсь повернуться к нему спиной в бою. Но скорее потому, что я считаю его человеком, достойным доверия, чем потому, что я знаю это наверняка. Так что, быть может, ты и прав.
— А с чего ты взял, что сможешь мне доверять, если узнаешь правду? — бросил Уильям.
— Если тебя с этим приняли в Орден, то… — начал было Льенар, но вдруг осекся и заговорил совсем другим тоном, с отчетливым металлом в голосе. — Только не говори мне, что ты о чем-то солгал, когда приносил клятвы, потому что если так, то тебя закуют в цепи и с позором отправят в ближайший бенедиктинский монастырь.
— Ничего я не лгал! — почти выкрикнул Уильям, искренне разозлившись и даже заглушив на мгновение вой ветра. Не хватало еще, чтобы его начали в чем-то подозревать. — Я так или иначе благородного происхождения, так что… — он поспешно замолчал, но было уже поздно. Жослен вновь вскинул брови, а у Льенара дрогнули губы, словно он едва не рассмеялся, сдержавшись в последнее мгновение.