Багровое солнце почти скрылось за холмами на западе. Стервятники с пронзительными криками кружили над бесчисленными телами, усеявшими пропитанную кровью землю, но у магометан всё равно не хватало веревок, чтобы связать всех пленных. Два дня спустя Великий Магистр тамплиеров стоял с неподвижным лицом, не отводя взгляда от того, как всем его рыцарям — всем, кто уцелел в этой бойне и покорно опустил меч по его приказу, — рубили головы. Их не спросили, желают ли они отречься от веры в Христа, но если бы и спросили, каждый бесстрашно ответил бы, что предпочитает смерть предательству.
Животворящий Крест Господень, на котором был распят Иисус — бесценная для всех христиан реликвия, — бесследно сгинул в песках.
========== Глава сорок восьмая ==========
Сабина проснулась под далекий крик муэдзина из магометанского квартала, призывающего правоверных совершить намаз иша. Но разбудило ее не это. Еще мгновение назад она была в Аскалоне, в полутемной маршальской келье, и на плече лежала его тяжелая голова. Сабина шептала что-то неразборчивое — ничего не значащие глупости, не способные выразить всю переполняющую ее нежность, — гладила его плечи и любовалась тем, как при свете одинокой свечи в его расплетенных волосах вспыхивают яркие медные искры, пока Уильям не приподнялся на руках, глядя куда-то в сторону странным рассеянным взглядом. На разбросанные по столу длинные пергаментные свитки, перевязанные тонкими кожаными шнурками. Карты, приказы и донесения, которым не было числа.
Сабина подняла руку и провела ладонью по его груди и животу, коснувшись самыми кончиками пальцев длинного некрасивого шрама на боку.
— Ты пугаешь меня, — сказала она почти шепотом, помня, что никто не должен знать о ее присутствии. — Когда ты такой.
Уильям медленно повернул голову — словно во сне — и потерся колючей щекой о ее ладонь, когда она протянула руку к его лицу и дотронулась до приоткрытых губ.
— Прости. Я задумался.
— О чем? — спросила Сабина, вновь прижимая его к себе, но ответа уже не услышала. Келью заволокло едким черным дымом, стена с забранным ставнями окном содрогнулась — словно от удара из требушета, того же грохочущего удара, что сотрясал башни осажденного Керака, — и Уильям, еще мгновение назад бывший так близко, что она чувствовала его тепло всем телом, будто отдалился от нее на многие мили и растаял в клубах дыма.
Нет… Что с тобой? Где ты?!
— Уильям!
Она закричала так громко и отчаянно, вскакивая на постели и судорожно прижимая к груди край простыни, что разбудила Элеонору.
— Мама?
У другой стены зашуршало, деревянный пол громко заскрипел, когда девочка спрыгнула на пол, и Сабина разглядела в темноте метнувшуюся к ней маленькую растрепанную фигурку. Элеонора забралась на постель с ногами и порывисто обхватила мать обеими руками, запрокинув голову и испуганно вглядываясь в ее лицо блестящими широко раскрытыми глазами.
— Всё хорошо, родная, — с трудом выдавила Сабина, часто моргая в попытке сдержать жгущие глаза слезы, и прижала девочку к себе, начав перебирать пальцами ее мягкие, едва вьющиеся волосы. — Снится… всякое.
Господь всемогущий, лишь на Твою милость уповаю. Пусть это будет просто сон, дурной сон и ничего более. Боже, защити его!
Элеонора прильнула щекой к ее прерывисто вздымающейся груди и внимательно прислушивалась к срывающемуся голосу, жарко шепчущему католические молитвы. За окном, в едва разгоняемой звездным светом темноте по-прежнему надрывно кричал поднявшийся на минарет муэдзин. Будто восхвалял победу, о которой еще не ведал.
***
Великий Магистр госпитальеров добрался до командорства ордена в Аскалоне на третий день после поражения христиан у Рогов Хаттина. И рухнул с коня без сил, едва въехав во внутренний двор. Кровь заливала его высокое боевое седло и капала со стремян, сочилась по каменистой земле, на которой возвышался над морем город, и мгновенно пропитывала повязки, наложенные братьями на раны магистра. Глава аскалонского командорства-госпиталя выслушал сбивчивый рассказ бредящего и послал за тамплиерами, занимавшими высокий донжон на другом конце города. Во дни мира эти два ордена предпочитали держаться в стороне друг от друга — ибо слишком часто начинали ссориться, соперничая из-за желающих оставить мирскую жизнь рыцарей и из стремления влиять на королей и баронов, — но во дни войны, напротив, стремились объединиться в единую осененную крестами силу.
Маршал храмовников прибыл вместе с посланным к нему братом, бросив все дела в своей прецептории, и с каждым новым словом командора мрачнел лишь сильнее. Не перебивал и еще долго молчал, дослушав рассказ о сражении, но его темно-серые глаза неуловимо посветлели до серебристого оттенка, а губы в обрамлении короткой ухоженной бороды сжались в неестественно прямую и твердую линию. Что он думал об этом поражении и своем магистре, командор госпитальеров так и не узнал. Подобные мысли маршал предпочитал держать при себе и заговорил не о том, что уже произошло, а том, что им еще предстояло пережить.
— Сколько у вас рыцарей, брат?
— Чуть больше шестидесяти, — ответил командор, понимая, что сарацинам это число покажется смехотворным. Они одержали победу у Хаттина, разбив двадцатитысячное войско. Что им теперь жалкая горстка христиан в черных плащах, запершаяся в крепости, еще тридцать лет назад им не принадлежавшей? Даже будь у них огромный гарнизон, для магометан захват Аскалона станет делом чести. — У вас… больше?
Маршал вновь помолчал и медленно ответил ровным голосом:
— Нет. Меньше.
Но заверил госпитальера, что храмовники давно готовы и к стремительному кровопролитному натиску, и к долгой изнуряющей осаде.
— Что ж, — продолжил маршал, — если наш противник не глуп…
— А мы знаем, что он не глуп, — со вздохом согласился госпитальер. — И если из Дамаска уже вышла одна армия, одержавшая столь… блестящую победу, то…
— Скоро со стороны Египта на нас двинется вторая, — закончил за него маршал. — Нас зажмут с двух сторон, с севера и с юга, словно в тисках. И что нам останется? На востоке Аббасидский халифат, и даже если халиф не станет поддерживать Салах ад-Дина, нам на его помощь надеяться уж точно не стоит. А на западе… море.
Отступать было некуда. Даже сумей они сами бежать на кораблях Ордена, у половины населявших Святую Землю людей не будет ни единого шанса добраться до побережья. Уильям еще надеялся, что не всё так плачевно, как показалось ему в первые мгновения — собранные воедино силы Иерусалима разгромлены в первом же сражении, король и магистр тамплиеров в плену, а магистр госпитальеров, едва избранный на этот пост, скончался в Аскалоне на следующее утро после своего возвращения с поля боя, — но спустя еще несколько дней пришла весть об учиненной магометанами резне над рыцарями-монахами.
— Как? — переспросил Ариэль, выслушав посланника из Храма Соломона, и голос у него дрогнул от непритворного ужаса. — Салах ад-Дин казнил всех?
— Да, мессир, — согласился посланник, но смотрел он при этих словах на Уильяма. — И наших братьев, и госпитальеров, всех до единого, кто выжил в сражении и оказался в плену. Говорят, султан призвал для этого мудрецов-суфиев, а те… не мастера обращаться с оружием. Многие братья погибли в мучениях.
— Да упокоятся они с миром, — глухо сказал Жослен, а Уильям едва сумел кивнуть, чтобы позволить посланнику покинуть его келью. И низко опустил голову, закрыв лицо ладонью. Жослен поднялся и положил руку ему на плечо, чувствуя сотрясающую его дрожь, но не произнося ни слова. Их ночные кошмары оживали, вставая перед внутренним взором побуревшей от крови землей и горами изувеченных, обезглавленных и разрубленных на части тел — братьев, бывших ближе, чем родные, и погибших столь бесславной смертью! — над которыми кружили стаи птиц-падальщиков.
Боже, в чем же они так провинились перед Тобой? Достойнейшие из рыцарей Храма, бесстрашнейшие из Воинов Христовых, неужели они заслужили такую участь? И чем заслужил ее старый рыцарь, желавший лишь прожить жизнь в верном служении Тебе? Или тому виной моя собственная гордыня, на долгие месяцы обратившая его в моего недруга и позволившая прозреть лишь перед самым концом?