Небо за спиной постепенно светлело, окрашивая всё вокруг в серые тона, тракт просматривался далеко вперед, и к тому моменту, как взошло бледное солнце, Сабина и думать забыла о таившихся в ночи врагах. Уильям остановил своего коня, наконец приметив зарослях маленькое озерцо, больше походившее на слишком большую, разлившуюся среди камышей и тростника лужу, помог Сабине спешиться — пусть она и не просила — и пошел вперед. Сабина последовала за ним и остановилась у самой воды, глядя, как он заходит в озеро почти по колено и наполняет водой пару кожаных бурдюков.
От умиротворенных мыслей ее отвлек негромкий стук копыт за спиной. И заставил мгновенно напрячься.
— Не спится, любезный брат? Женщина оказалась недостаточно хороша, чтобы согреть тебе постель?
Уильям остановился и повернул голову на звук чужого насмешливого голоса. Сабина тоже, не сразу разглядев лица под низко надвинутым капюшоном. И не поняв поначалу, почему Уильям положил руку на рукоять меча, если перед ними стоял точно такой же франк, как и он сам.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Уильям. — Не припоминаю, чтобы я ставил тебя в дозор этой ночью, любезный брат.
— Это верно, — согласился тот и легко спрыгнул с седла. — Ты никогда не считал меня достойным белого плаща. А сам-то… Железный Маршал! — рассмеялся рыцарь, откидывая капюшон, и Сабина наконец разглядела его лицо. Брат Эдвард. — Честь Ордена! Как часто тебя хвалят, любезный брат. А ведь ты всего лишь ублюдок покойного принца Юстаса, грешащий с сарацинскими шлюхами.
Уильям замер всего на мгновение — лишь на один удар сердца и короткий выдох, — выпрямился во весь рост и спросил ровным голосом:
— И давно ты знаешь?
— Давно, — согласился Эдвард и с лязгом потянул из ножен клинок. — Я своими ушами слышал, как ты жаловался Льенару де Валансьену на свое несчастливое происхождение. Бастард принца, как же непросто тебе, наверное, жилось в Англии. Купаясь в золоте де Шамперов, да? Где уж нам, простолюдинам, понять всю тяжесть такой жизни. И как трудно тебе пришлось здесь, верно, мессир маршал? Я еще не был рыцарем, а ты уже стал командором Газы, заполучив себе в покровители самого короля. И его хорошенькую служаночку в постель. Знаешь, у меня в ушах звенело от того, как она вопила на всю прецепторию, что ты посмел оставить ее, такую бедную и несчастную.
— Ты, — прошипела Сабина, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. Вспоминая, что она действительно кричала и обвиняла Уильяма вскоре после того, как они покинули Керак и остановились в одной из орденских прецепторий. А затем Мадлен ушла из кельи в ее любимом платье. Ушла и была убита, а увидевший ее тело Уильям первым делом спросил, почему кричавшая от ужаса служанка приняла мертвую за саму Сабину. — Это ты убил Мадлен!
Убил ни в чем неповинную женщину и оставил трехлетнюю девочку круглой сиротой.
— Я, — спокойно согласился Эдвард, едва взглянув на ее потрясенное и взбешенное одновременно лицо. — Кто же знал, — хмыкнул он, вновь переведя взгляд на Уильяма, — что у нашего маршала такая щедрая шлюха. Отдала свое любимое платье, в котором постоянно мелькала во дворце. Там было достаточно темно, — добавил он, будто в оправдание этой мерзости. — Легко было ошибиться.
— Она была христианкой, — сказал Уильям ровным голосом, выходя, судя по плеску воды, на берег, но Сабина чувствовала, что он в ярости. И знала — каким-то шестым чувством, — что если обернется и посмотрит ему в лицо, то вновь увидит эти страшные бледно-серые глаза. — Ты не в праве оставаться даже сержантом Ордена после того, что сделал.
И добавил почти шепотом, оттесняя Сабину плечом.
— Отойди. Подальше.
Она не посмела спорить, не отрывая взгляда от блестящего в бледных солнечных лучах обнаженного меча в руке Эдварда.
— А кто узнает? — по-прежнему спокойно спросил тот. — Я давно жду, когда ты сделаешь какую-нибудь глупость. Но ты, любезный брат, жесток. Я даже успел замерзнуть, пока ты развлекался с этой шлюхой, — хмыкнул он вновь и сделал еще один шаг вперед. — Знаешь, сначала я просто хотел рассказать Магистру. Но он такой же, как ты. Ему тоже нужен был Железный Маршал. Чтобы принять на себя удар сарацин. А сына пекаря он даже слушать не стал. Не дал сказать ни единого слова. Вы все, — выплюнул Эдвард с нескрываемым презрением, — одинаковые!
Меч взвился вверх и вновь обрушился вниз, но Сабина не успела даже закричать, когда один длинный клинок скрестился с другим. Уильям спустил удар по лезвию меча и… сделал шаг назад.
— Не можешь? — рассмеялся противник. — Устав запрещает убивать христиан, да? — и прошипел, словно змей, показав зубы. — Вот и умри теперь ради своей чести. Давай, беги, шлюха, быть может, госпитальеры еще успеют тебя защитить.
Уильям не ответил. Отступил в сторону, надеясь увести Эдварда подальше от застывшей в растерянности Сабины — Боже, ей действительно нужно было бежать, а не смотреть на них испуганными глазами, — и на меч обрушился новый удар. Господь, о чем он только думал? Зачем взял ее с собой? Пусть в небе стояло солнце, но они были слишком далеко от лагеря, чтобы кто-то мог услышать лязг мечей. И помочь остановить этого безумца, не лишая его жизни.
— Бога ради, брось меч! Ты не в себе!
— Я не в себе?! — рявкнул Эдвард, вновь бросаясь в атаку. И Уильям не мог не признать, что клинком сынок пекаря владел очень хорошо. — Я всю жизнь только и делал, что пытался доказать Ордену, что достоин этого плаща не меньше других! Но всё доставалось таким, как ты! — мечи звенели, и удары сыпались одновременно с обвинениями. — Чем ты лучше меня?! Тем, что знаешь латынь?! Тем, что тебя учили… — он поперхнулся слюной, запнулся, но закричал вновь. — Тебя с детства учили владеть мечом?! Я не виноват, что я не сын принца! Да я… Я хотел быть таким же, как ты, но ты не видел! Никто из вас не видел! И Льенар, и Магистры, они все носились с тобой и смотрели сквозь меня!
Правое запястье уже начинало ныть, лязг мечей, казалось, разносился далеко над притихшей в утренние часы полупустыней, но счет шел на мгновения, а Уильям никак не мог придумать, что сказать, чтобы заставить Эдварда опустить меч. И замер сам, опешив от неожиданности, когда за спиной у обезумевшего рыцаря мелькнул светлый силуэт и изо всех сил вонзил ему в шею узкий, словно портняжное шило, клинок. Эдвард запнулся, поперхнулся кровью и схватился за горло, растерянно уставившись на Уильяма.
— Назад! — закричал тот, не задумываясь — Эдвард еще мог обернуться и ударить мечом, — и Сабина отшатнулась, прижимая к груди трясущиеся руки. Нет, понял Уильям в следующее мгновение, убить ее Эдвард уже бы не смог. Она ведь так любила медицину. Она ударила слева, зная, что не сможет перерезать таким оружием горло, но сможет нанести смертельную рану, если правильно вонзит клинок.
Эдвард зашелся кашлем, изо рта у него потекла кровь, и он рухнул на смятый, истоптанный тростник, хрипя и задыхаясь. Несколько мгновений судорожных конвульсий — показавшихся Уильяму вечностью, — и тело в белом плаще неподвижно замерло в едва подсохшей после дождя грязи. Уильям поднял голову, неверяще глядя на испуганное лицо с широко распахнутыми глазами, и спросил потерянным, будто чужим голосом:
— Зачем?
— Я боялась, — прошептала Сабина одними губами, и он едва расслышал ее слова, — что ты не сможешь.
И вновь разрыдалась, когда он шагнул вперед и обхватил ее за плечи левой рукой, прижимая к себе.
— Прости… — всхлипывала Сабина, цепляясь за него обеими руками и боясь, что он ее оттолкнет. — Я не знала, что делать, я… Боже, что я… Боже, я не хотела, но иначе бы…
— Тише, — ответил Уильям, оглядываясь поверх ее головы. Она была права. Он бы не смог. — Успокойся. Успокойся, всё хорошо.
Но ее по-прежнему трясло, и по щекам безостановочно катились слезы. Когда он оттащил подальше от озера мертвое тело и присыпал его землей, чтобы не оставлять на пир зверью — перекрестил получившуюся могилу, не чувствуя ничего, кроме жуткой пустоты внутри, — когда подобрал из озера брошенные бурдюки и когда повел ее обратно к лошадям. Сесть в седло Сабина не смогла. Пришлось остановиться вновь и сжимать ее в объятиях, пока наконец не утихнет эта страшная, не дающая ей толком вздохнуть дрожь. И сказать, когда она всё же сумела поднять заплаканные глаза и посмотреть ему в лицо.