— А давай проверим? — запальчиво предложила Агнесс, увидев, что храмовник вновь пришпорил коня.
— Что значит «проверим»?! — даже растерялся в первое мгновение Бернар, а дочь уже развернула свою белую лошадку и окликнула рыцаря звонким голосом:
— Храни Вас Господь, мессир тамплиер!
Храмовник повернул к ней загорелое скуластое лицо с чуть нахмуренными темными бровями и короткой рыжеватой бородой, тщательно выбритой вокруг жесткого, сомкнутого в неестественно прямую линию рта. И ответил неожиданно приятным, не сочетавшимся с его суровым лицом, низким голосом, склонив в поклоне голову в белом тюрбане:
— Благодарю, миледи.
А затем вновь пришпорил коня. В темно-серых, словно грозовая туча, глазах не промелькнуло ни единой эмоции. Словно перед ним была статуя из мрамора, а не цветущая молодая девушка в ярких шелках, улыбавшаяся ему самой ласковой улыбкой, какую только можно было себе представить.
— Ну, что я тебе говорил? — хмыкнул Жасинт, когда храмовник уже не мог их услышать, а Агнесс надула губы, обиженная таким откровенным пренебрежением. — Монах.
Уильям проскакал, огибая паломников и купцов, к высоким воротам — расположенным под прямым углом к высокой стене, чтобы было легче оборонять их в случае нападения, — коротко кивнул паре городских стражников и пустил коня рысью вниз по улице. Здесь уже лавировать между пешими и конными путниками было сложнее, с обеих сторон его окружали каменные дома, поэтому приходилось просить других путников посторониться. Те, завидев, что мешают проехать тамплиеру, в большинстве своем отступали с его пути, понимая, что тот не стал бы торопить их просто от скуки, как это часто делали мирские рыцари. Хотя находились и те, кто в ответ на простую просьбу пропустить его вперед начинал ворчать. Но Уильям был не намерен тратить время на споры и попросту вклинивался между путниками, едва образовывалось хоть какое-то подобие просвета в неровных рядах людей, лошадей и повозок.
Мимо проплыл и остался за спиной величественный Храм Гроба Господня, отстроенный всего каких-то двадцать пять лет назад на месте прежнего храма, разрушенного в годы владычества сарацин и ставшего одной из причин первого похода на Восток. Улица вновь начала подниматься в гору, прохожих стало чуть меньше и теперь Уильяму уже не приходилось с боем отвоевывать практически каждый дюйм свободного пространства, чтобы продвинуть дальше. Отсюда уже можно было различить даже черно-белое знамя Ордена на вершине бывшей сарацинской мечети Аль-Акса, теперь называемой Храмом Соломона.
— С возвращением, любезный брат! — приветствовал его привратник. Уильям кивнул и на мгновение улыбнулся, после чего въехал во внутренний двор прецептории и спешился. Одеревеневшие от усталости и постоянного нахождения в седле ноги в первое мгновение загудели так, что он даже прикрыл глаза, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться. Хотелось малодушно лечь на мягкую постель — действительно мягкую, а не на покрывавший узкое ложе соломенный тюфяк в келье тамплиера — и проспать до следующей зари.
— Брат Уильям? — искренне удивился вошедшему в его скромный покой рыцарю Великий Магистр. — Что привело тебя в Святой Град?
— Дурные вести, мессир, — ответил Уильям и протянул ему наспех запечатанное неровно оттиснутой восковой печатью письмо. Де Сент-Аман вскрыл послание, прочел — с каждой новой строчкой его широкие светлые брови хмурились всё сильнее и сильнее, пока не сошлись в одну линию над переносицей — и спросил, подняв глаза на Уильяма:
— Ты знаешь, что в письме?
— Да, — кивнул тот.
— А король? — задал еще один вопрос Магистр. — Ему уже могли доложить?
— Этого я не знаю, мессир, — честно ответил Уильям. — Но брат Льенар поднял меня посреди ночи, едва до нас дошла весть, и я скакал от самого Бейрута, не спешиваясь с рассвета до поздней ночи.
— Тогда полагаю, что тебя было непросто опередить, — пробормотал де Сент-Аман. — Брат Льенар послал только тебя, или еще кого-то?
— Меня одного, — ответил Уильям и добавил с невольной лукавой улыбкой. — Я в седле с трех лет, и в каждой прецептории мне давали лучшую из лошадей. Меня бы ни одному сарацину не удалось опередить, будто он хоть ассасином, хоть самим шайтаном.
— Что ж, это хорошо, — кивнул Магистр. — Но ты, любезный брат, не очень-то зазнавайся. Хороший наездник — это еще не всё.
Уильям низко склонил обмотанную длинным белым платком голову в знак согласия.
— Ты, верно, голоден? — спросил де Сент-Аман, складывая пергамент пополам.
— Я подожду до вечерней трапезы, — смиренно ответил Уильям. — Если позволите, мне хотелось бы смыть дорожную пыль и помолиться в Храме Гроба Господня.
— Позволю, отчего же не позволить, — добродушно усмехнулся в седеющие усы Магистр. — Ступай к интенданту, пусть найдет тебе оруженосца и чистое облачение. И пусть пришлют ко мне маршала с сенешалем. Предупреди их, что речь пойдет об ассасинах.
Уильям вновь склонил голову, на этот раз в прощальном поклоне, и вышел, прикрыв за собой дверь. Маршал с сенешалем отыскались быстро, как и оруженосец, всё такой же голубоглазый и с шапкой буйных черных кудрей. Только ростом он теперь был всего лишь на полголовы ниже Уильяма.
— Льенар придет в ярость, когда узнает, что ты вымахал выше него, — рассмеялся Уильям, заключив его в дружеские объятия.
— Передай ему, что если он не соизволит явиться в Иерусалим, когда меня будут принимать в Орден, то это я приду в ярость, — ответил Ариэль, от души хлопнув его по плечу. — И буду ходить за ним по пятам и болтать без остановки до тех пор, пока он не взвоет и не запросит пощады.
— Ты же знаешь Льенара, он скорее умрет, чем станет о таком просить!
Они оба рассмеялись, одновременно представив себе реакцию Льенара на подобное предложение, а затем Ариэль напустил на себя серьезный вид и спросил чопорным голосом:
— Ну что, мессир, помочь вам снять сапоги?
— Сапоги — не стоит, а вот с кольчугой помоги, — ответил Уильям, разматывая свой тюрбан и расчесывая пальцами густые медно-каштановые волосы, падавшие ему на плечи и едва заметно завивавшиеся на концах. Длинная челка уже доходила почти до подбородка, и он привычным движением заправил несколько прядок за правое ухо. — И можешь еще плечи размять, а то я что-то подустал в пути.
— Ну не скажи, — хмыкнул Ариэль. — Если у тебя хватало сил каждый день бороду ровнять, то не так уж ты и устал.
— Но не мог же я заявиться к Великому Магистру с видом хуже, чем у последнего нищего! — притворно ужаснулся Уильям. — Льенар бы меня потом со свету сжил!
— И правильно бы сделал! — согласился Ариэль и процитировал. — Мы не просто рыцари в белых плащах…
— Мы лицо важнейшего Ордена в Святой Земле! — подхватил Уильям синхронно с ним, и они вновь засмеялись.
Солнце уже почти касалось своим круглым диском плоских крыш города, когда Уильям спустился по петляющим иерусалимским улочкам во внутренний двор Храма Гроба Господня, окруженный высокими стенами, украшенными редкой красоты барельефами. Внутренний двор освещался полностью лишь, когда солнце стояло в зените, поэтому сейчас больше половины его было скрыто в густой тени, а нагревшиеся каменные плиты отдавали последние тепло, согревая ноги даже сквозь подошву сапог.
Удивительно, но даже в самый жаркий час, когда другие мостовые раскалялись так, что невозможно было сделать и шагу, и в душном неподвижном воздухе появлялось дрожащее марево, здесь, в этом маленьком дворике, никогда не было слишком жарко. Как никогда не было и слишком холодно. В зной неизменно ощущалось едва уловимое дуновение прохладного ветра, а в зимний дождь каменные плиты дворика оставались чуть теплыми, даже если на соседних улицах падал на мостовые редкий, появляющийся от силы на пару дней в году снег.
Уильям неторопливо, глубоко вдыхая прохладный воздух, прошел к высоким распахнутым дверям, издалека казавшимися двумя темными провалами, в глубине которых неуловимо мерцали золотистые огоньки свечей. Он был еще в нескольких ярдах от входа, когда в одном из огромных дверных проемов появилась фигура. Высокая и стройная, с плавными, чарующими изгибами, которые блестящая шелковая ткань ее закрытого платья скорее подчеркивала, чем скрывала, она выплыла из темноты, как мираж, обрамленный золотистым свечением. И накинула длинную черную чадру, завернувшись в нее, словно в покрывало, прежде чем Уильям успел увидеть хотя бы смутные очертания ее лица. Магометанка? Здесь?