— Но ведь в Уставе сказано…
— Устав, друг мой, писался не иначе, как для святых. Но мы-то с тобой простые смертные. Так что не стоит ждать, что мы будем следовать каждой его букве.
Это утешало слабо. Несмотря ни на что, Уильяму не хотелось становиться одним из тех рыцарей, которые разрывались между своей честью и красивой женщиной. Да что там, он ведь даже не знал, красива ли она. Он ничего о ней не знал. И его долг состоял отнюдь не в том, чтобы каждое мгновение думать о женщине. Он должен был защищать своих единоверцев.
Дабы ни один христианин не был напрасно и безосновательно подвергнут лишениям.
Его мир состоял из звона стали, летящего в лицо ветра с песком и палящего солнца, порой жгущего кожу сильнее пламени. И в этом мире не находилось места для женской мягкости и любви. Да и с чего он вообще взял, что может ей понравиться? Кем бы она ни была, зачем ей храмовник, у которого нет ничего, кроме меча и плаща? Да и те ему не принадлежали.
Он не мог даже жениться на ней, а значит, одного прикосновения, одного неосторожного взгляда было бы достаточно, чтобы навлечь на нее незаслуженный позор. Что он способен ей дать, кроме собственных чувств? Которые от позора не спасут, и, к тому же, могли развеяться, как дым, едва он увидит ее лицо. Она завораживала своей таинственностью и в действительности могла оказаться совсем не такой, какой рисовало ее воображение Уильяма. Он и любовью-то это назвать не решался. Разве можно любить кого-то, кого совсем не знаешь и даже толком не видел?
И всё же он едва ли не каждый день уходил в Храм Гроба Господня. Ариэль неизменно увязывался следом. Уильям ничуть не возражал. Если оруженосец и отвлекал его от этих совершенно бессмысленных и даже ненужных поисков, то лишь ненадолго. По большей части Ариэль тихо молился, не отрывая голубых глаз от алтаря. Уильям тоже. И постоянно просил у Господа прощения за то, что приходит в этот величественный храм не столько ради молитв — молиться, если подумать, он мог и не выходя из собственной кельи, — а сколько в надежде вновь встретить кареглазую сарацинку.
Где же она? — невольно думал он каждый раз, когда не находил ее среди молящихся в храме. Неужели она больше не придет?
И немедленно начинал злиться на себя за эти мысли. Это всего лишь женщина. Что в ней такого особенного, что он не может забыть ее глаза?
— Скоро стемнеет, — заметил одним вечером Ариэль. Уильям посмотрел на быстро темнеющее небо и кивнул. Они прошли по шумной, людной улице, свернули в узкий, ведущий ко входу Храма Гроба Господня переулок… И на него налетела выскочившая из полумрака запыхавшаяся женщина.
— Осторожнее, — мягко, как было принято в Ордене, пожурил ее Уильям, поддержав под локоть. Но женщина — нет, совсем юная девушка — вскинула голову и едва взглянула на него, так что Уильям успел увидеть только медово-карие глаза, при виде которых у него вновь перехватило дыхание, и широко раскрытый, перекошенный в ужасе рот. А через мгновение она уже рухнула на землю, уткнувшись лицом в его колени и вцепившись тонкими пальцами в полы белого сюрко.
— Мессир, умоляю, защитите!
— Что вы… — растерялся Уильям и попытался поднять ее на ноги. — Встаньте!
— Во имя Господа нашего Иисуса Христа! — рыдала девушка, не отпуская его. Темная чадра соскользнула с ее плеч, тяжелые, перевитые жемчужными нитями черные косы — такие длинные, что, наверное, доходили ей до колен — змеями свернулись на камнях мостовой, пачкаясь в уличной пыли. — Прошу вас, вы моя единственная надежда!
— Вилл! — одновременно с ней воскликнул Ариэль и со звоном потянул из ножен клинок. — У нас гости.
Гостей было несколько, узкий переулок вынудил их бежать друг за другом, и выглядели они, как не слишком богатые магометане. Или, напротив, как слуги очень богатых. Но Уильяма в тот миг волновало лишь то, что они не христиане. А кареглазая сарацинка, молившая его именем Христа, ею очевидно была. Впрочем, даже не будь она христианкой, Уильям поступил бы точно так же. Привычным, стремительным движением выхватил меч из ножен и, направив клинок острием на противников, велел звенящим от ярости голосом:
— Назад!
Комментарий к Глава шестая
Шербет - традиционный напиток в восточных странах, изготавливаемый из шиповника, кизила или розы с добавлением различных специй. Так же называется и твердая сладость вроде халвы, изготавливаемая из молока, фруктов и дробленных орехов.
========== Глава седьмая ==========
Магометане остановились, увидев направленные на них клинки, но едва ли сочли это серьезным препятствием. Их было пятеро, а храмовников — всего двое, и одному из них мешала атаковать вцепившаяся в него девушка. Уильям и сам прекрасно это понимал. А потому боялся, что не успеет убрать ее с линии атаки, если дело дойдет до настоящего боя. Сарацинка же едва ли осознавала, в какой опасности находится. Одного удара изогнутой магометанской сабли оказалось бы достаточно, чтобы раскроить ей череп, и никакому лекарю было бы не под силу вылечить такую рану. Но противники, казалось, и сами не стремились ее убить.
— Убери меч, храмовник, — велел один из них, по-видимому, предводитель, одетый куда богаче остальных четверых. Главный евнух в гареме? — мелькнула в голове веселая мысль. Нет, не похож, евнухи сабель не носят, решил Уильям, задумавшись всерьез. Командир дворцовой стражи? Но тогда почему без кольчуги или какой-либо иной брони? — Сегодня мы не ищем ссоры с кафирами*.
— Вам бы лучше не искать ее вообще, — запальчиво отозвался Ариэль. Превосходящее число противников его явно не смущало. Впрочем, при другом раскладе оно не смутило бы и Уильяма. Но теперь, когда между ним и магометанами оказалась хрупкая женщина…
— Миледи, — негромко сказал Уильям, не сводя глаз с противников. — Я прошу вас отойти в сторону.
— Я не леди, мессир, — прошептала сарацинка совершенно невпопад. Как будто сейчас это имело хоть какое-то значение.
— Встаньте, — повторил Уильям с нажимом, протягивая ей свободную от меча руку ладонью вверх и по-прежнему не отводя взгляда от противников. Сарацинка крепко стиснула его ладонь дрожащими пальцами и поднялась, едва не уронив в пыль свою длинную чадру.
— Как ты смеешь, неверный, — выкрикнул один из магометан, — касаться дочери Исмаила ибн Рашида?!
Любопытно, подумал Уильям. Что бы здесь не происходило, оно не было попыткой обокрасть или надругаться над женщиной. Магометане знали ее. И сами всерьез собирались защищать девушку от храмовников.
— Молчать! — отрывисто велел тот, которого Уильям решил считать предводителем. А когда заговорил вновь, в голосе магометанина появились неприятные ласково-заискивающие нотки. — Госпожа, прошу вас, опомнитесь.
Госпожа? Она что же, убегает от собственных слуг?
— Замолчи, Хасан! — с жаром выкрикнула сарацинка срывающимся голосом, почти прильнув к Уильяму всем телом. Ее волосы пахли каким-то тонким цветочным ароматом, и у него невольно заныло в груди. — Я уже слышала достаточно! Если мне и суждено провести всю мою жизнь взаперти, так пусть уж лучше это будет христианский монастырь, чем дом моего отца!
Уильям совсем перестал понимать, что творилось в этом переулке, но мешкать было опасно. От кого бы ни бежала сарацинка, от отца, жениха или кого угодно другого, за ней могли послать не только этих пятерых.
А та будто почувствовала, о чем он думает, и чуть сильнее сжала его руку.
— Прошу вас, мессир, — прошептала девушка на удивление твердым голосом, совсем не похожим на тот, каким она кричала на магометанина за мгновение до этого. — Не убивайте их.
В ее мольбе было больше, чем одно только христианское милосердие. Сарацинка искренне заботилась о собственных преследователях. Но зачем же тогда она просила о помощи? Что, силы небесные, здесь вообще происходит?
— Я не пойду с ними, — вновь зашептала девушка, стискивая его руку, и ее тихий нежный голос задрожал, словно она с трудом сдерживала слезы. — Умоляю, помогите мне. Ради всего святого.
— Госпожа… — вновь заговорил предводитель всё тем же заискивающим тоном и шагнул вперед. Уильям ответил стремительным выпадом, рассекшим воздух перед лицом магометанина и заставившим его вновь отшатнуться. Сарацинка сдавленно вскрикнула, вскинув руку к лицу, но не отшатнулась. Напротив, прижалась только сильнее, обхватив руками и спрятав лицо у него на плече.