— Мой принц… Король, ваш отец, скончался у стен Баниаса.
Балдуин смотрел на него, не моргая, стеклянными зелеными глазами, а потом вдруг содрогнулся всем телом и осел прямо на пестрый ковер, зажав рот тонкой, еще детской ладонью в белой перчатке. Но когда принесший дурную весть рыцарь, не задумываясь, шагнул к нему в надежде хоть как-то смягчить горе, принц одним рывком поднялся на ноги и отшатнулся, выставив вперед руку.
— Не подходите, мессир.
Жасинт решил, что оскорбил его своей попыткой утешить. В те дни еще не все верили слухам о таинственной болезни единственного наследника престола.
— Расскажите мне, — потребовал Балдуин, не дав ему даже возможности принести свои извинения. — Что это было? Клинок или стрела?
Жасинт рассказал ему всё. И начал с того, как их армия выдвинулась к стенам Баниаса в отчаянной попытке отбить город у сарацин и отомстить за тех рыцарей, что прежде были здесь пленниками, но однажды были зарезаны все до единого. Это произошло за три года до того, как Амори поднял войска и выдвинулся к Баниасу, но страшные вести о конце плененных рыцарей передавались из уст в уста и после того, как христиане были вынуждены снять осаду и вернуться в Иерусалим не с победой, а с погребальными носилками.
Он рассказал и о том, как король слабел день ото дня и в последние часы даже не мог подняться с походной койки. Совсем рядом с ним, за трепещущим на ветру тяжелым пологом шатра плыли по небу розовые закатные облака и кричали где-то в вышине птицы, но король ничего этого не видел и не слышал.
— Он очень плох, — только и сказала двоим вошедшим рыцарям высокая смуглая девушка в одежде служанки и повязанном на магометанский манер платке, полностью скрывавшим ее волосы. Король бредил, метался по постели и то бормотал что-то совсем неразборчивое, то вдруг принимался с кем-то спорить. Жасинту показалось, что с покойным братом.
— А где его лекари?! — потребовал тогда ответа Бернар таким тоном, словно в болезни короля была виновата служанка. Или, быть может, отца просто разозлило то, что девушка даже не подняла на него темные, медово-карие глаза. — Что они говорят?
— Ничего, мессир, — ответила служанка, осторожно, даже ласково, обтирая мокрое от испарины лицо короля. — Они ничего не могут сделать.
— Если Амори умрет… — начал было отец, когда они вышли из шатра, но тут же осекся и замолчал. И долго, бессильно смотрел на закат выцветшими от старости глазами. — Силы небесные! Он не может умереть, ему всего-то тридцать восемь! Да разве же это возраст?! И сейчас нам как никогда нужен сильный король, а не ребенок на троне! Как этот мальчик будет вести переговоры и возглавлять армию?! Что он сможет сделать в свои тринадцать лет?! Да мы обречены!
— Миль де Планси, — прохрипел Амори, когда ненадолго пришел в себя. — Регентом должен стать Миль де Планси.
— Я сообщу совету баронов вашу волю, — пообещал ему Бернар.
— Этого мало, — сказал король и зашелся надрывным кашлем. Девушка-служанка придержала его за плечи. — Ты… умеешь… писать? — с трудом прохрипел Амори, судорожно вцепившись в ее руку.
— Только на арабском, — ответила служанка, подавая ему кубок с водой, но король кивнул и велел, вновь откинувшись на измятую, влажную от пота подушку.
— Напиши. Я… продиктую. Пусть… пусть потом перепишут.
Жасинт сомневался, что у короля хватит сил даже на то, чтобы просто поставить подпись внизу пергамента, не то что собраться с мыслями и продиктовать целый указ, но еще до рассвета отец поднял его с постели и вручил три запечатанных королевской печатью свитка.
— Скачи в Иерусалим так быстро, как только сможешь, — велел Бернар.
— А король…?
— Только что скончался. Торопись!
Жасинт добрался в Иерусалим уже на шестой день пути и бросился во дворец, даже не сменив запыленной и пропахшей потом одежды. Когда ему казалась кощунственной сама мысль явиться в таком виде к королеве или принцу, но теперь он даже не задумался о подобных мелочах. Королева и вовсе не сказала ему не слова, только взяла дрожащими пальцами один из свитков. И едва слышно всхлипнула, прижав руку ко рту, когда распечатала последнее письмо от мужа.
— Ваше Величество, — робко прошептала одна из ее дам, не зная, что ей сделать для королевы. Та выпрямила спину, вспомнив, что ее окружают слуги, и слабо улыбнулась.
— Благодарю вас, мессир, — сказала Мария дрожащим голосом. — Вам, верно, пришлось нелегко в пути. Я не забуду этого, обещаю. Вы будете вознаграждены.
— Мне ничего не нужно, Ваше Величество, — качнул головой Жасинт. — Я… соболезную вашему горю.
— Не стоит, мессир, — ответила королева. — Мой супруг заботился обо мне даже на смертном одре, а потому сделал всё, чтобы я не плакала. Даже его последнее послание писала очередная… — Мария замолчала, не договорив, и гордо подняла увенчанную пышной прической голову. — Господь ему судья. И мне. Я не задерживаю вас более, мессир. Вам нужен отдых.
Но Жасинт вместо этого отправился на поиски принца, чтобы передать последние наставления короля и ему.
— Значит, болезнь, — прошептал Балдуин, и лицо его исказилось в гримасе. — Болезнь унесла моего отца, как прежде унесла и моего дядю. А вскоре унесет и меня.
— Не говорите так! — с жаром ответил Жасинт, подумавший, что мальчик решил так лишь от того, потрясен смертью отца. — Вы проживете еще долгие годы!
— Нет, мессир, — горько сказал Балдуин, качнув головой. — Это вам не следует говорить о том, чего вы не знаете.
И больше ничего не прибавил. Слухи поползли позднее, когда принц стал королем и его немедленно окружили десятки знатных мужчин и женщин. И каждый из них быстро начал подмечать странности в поведении как новоиспеченного монарха, так и ближайшей его родни. Его собственная мать, примчавшаяся в Иерусалим вскоре после коронации, даже не обняла сына. И пусть она постоянно находилась рядом с ним, если Балдуин не покидал города по той или иной причине, но неизменно держалась на почтительном расстоянии от сына.
Спешно привезенная в Иерусалим старшая сестра короля, четырнадцатилетняя Сибилла, вела себя не так отчужденно, но теперь уже сам Балдуин не позволял ей даже прикоснуться к нему. И — к немалому удивлению знати — объявил Сибиллу своей наследницей, велев подыскать ей в мужья достойнейшего из христианских рыцарей.
— Женщина на троне? — переспросил Бернар, когда ему принесли эту весть. — Нет, я могу понять, что мальчик молод и глуп, но куда смотрит его регент? Неужели никто не помнит, как нами уже правила одна королева? Разве мало нам было того, как Мелисенда постоянно боролась за власть то с собственным мужем, то с сыном? Да вспомните, какого труда стоило покойному брату Амори взять бразды правления в свои руки! — воскликнул он, обращаясь не то к семье, не то к далеким и неспособным услышать его баронам. — А теперь они намерены терпеть подобные выходки еще и от Сибиллы? И почему, спрашивается? Пусть мальчишка женится и поторопится обзавестись парой-тройкой сыновей, а не занимается всякими глупостями!
Но Балдуин даже не начал рассылать послов, подыскивая себе незамужнюю принцессу. Поначалу это объясняли тем, что у него хватало и других, куда более важных забот. Миль де Планси, назначенный регентом при тринадцатилетнем короле, занимал этот пост всего несколько месяцев, успел разозлить едва ли не всех баронов королевства, позволил Салах ад-Дину разбить у стен Александрии приплывших с Сицилии норманнов и в конечном итоге был убит в Сен-Жан д’Акре.
— Туда ему и дорога, — заявил тогда Бернар, ничуть не раздосадованный смертью регента. Амори столько сделал, чтобы заключить союз с сицилийскими норманнами, а этот глупец де Планси, хоть и называвший себя преданнейшим другом покойного короля, за несколько дней свел все усилия Амори к нулю. — Граф Раймунд такого точно не допустит! Уж он-то не станет медлить и покажет сарацинам, что королевство сильно, как никогда!
Поговаривали, будто Раймунд Триполитанский настолько не хотел медлить и выжидать, что и убийство регента было совершенно по его приказу. Граф Раймунд явился в Иерусалим вскоре после смерти Амори и заявил, что регентом должен стать он, как ближайший родич короля, но Миль де Планси, разумеется, отказался уступить ему свое место. Не будь де Планси так непопулярен среди других баронов, и, возможно, он сумел бы продержаться до совершеннолетия Балдуина. Но регент, казалось, делал всё, чтобы разозлить знать, особенно часто оскорбляя тех из них, кто был рожден в Святой Земле, а не прибыл, как сам де Планси, с Запада, поэтому на графа Раймунда смотрели, как на освободителя. Тот отвечал ничего не значащей улыбкой, не соглашаясь со слухами, но и не отрицая их. Кто бы ни отдал приказ убить Миля де Планси, Раймунду это было только на руку. Баронам тоже. Они полагали, что граф справится с управлением королевством куда лучше, и совсем не принимали в расчет короля.