Сабина обошла неубранную, со смятыми после сна простынями постель, ничуть не напуганная королевскими угрозами. Балдуин знал, что она поступает так потому, что он дорог ей, а не потому, что самонадеянная служанка хочет его оскорбить.
Король сидел прямо на полу, прижав колени к груди и уткнувшись в них лицом.
— Прибыл Гийом де Монферрат, — осторожно сказала Сабина, не решаясь подойти ближе. Балдуин был чем-то расстроен, и она боялась, что своей попыткой утешить сделает только хуже.
— Прекрасно, — сдавленно ответил мальчик. — Пусть женится на ней поскорее.
— Вы даже не выйдите поздравить их? — спросила Сабина. — Ваша сестра расстроится, если…
Балдуин поднял голову, и она потрясенно замолчала, глядя на бледное, залитое слезами лицо короля с проступившими на левой щеке и у самого края губ яркими розовыми пятнами. Балдуин всегда носил плотную одежду, закрывая отметины на руках и шее, но этого…
— Этого уже не скрыть, — прошептал король, и из его глаз вновь потекли бессильные слезы. Сабина протянула к нему руку, но мальчик отшатнулся так, словно это она была опасна для него. — Не подходите. Не трогайте меня. Вы… так красивы. Я не хочу, чтобы с вами случилось то же, что и со мной.
— Балдуин… — ласково позвала Сабина, впервые решившись назвать его по имени. — Не нужно плакать. Я позову лекаря, он поможет вам…
— Мне никто не поможет! — в отчаянии выкрикнул король. — Разве вы не знаете?! Проказу ничем не вылечить!
— Что я могу для вас сделать? — прошептала Сабина и судорожно сглотнула, пытаясь избавиться от сдавивших горло невидимых тисков. Мальчик посмотрел на нее полными слез зелеными глазами и попросил, задыхаясь от душащих его рыданий:
— Прошу вас, молитесь за меня. Молитесь, чтобы я умер как можно скорее.
И вновь опустил голову, уткнувшись лицом в колени и содрогаясь всем телом.
========== Глава десятая ==========
Дождь начался внезапно. Еще мгновение назад небо над Храмовой горой радовало глаз своей яркой эмалевой голубизной, а солнце неторопливо поднималось к зениту, не встречая на своем пути даже прозрачной облачной дымки. Но за считанные минуты с запада налетел сильный, почти ураганный ветер, принесший с моря темные, затянувшие небо до самого горизонта тучи, и те прорвались сплошной стеной ливня, не позволявшего разглядеть даже острие собственного и направленного на противника меча.
— Довольно! — решил Жослен, отфыркиваясь от теплой, но мгновенно вымочившей одежду насквозь воды. На утоптанной сотнями ног площадке ристалища стремительно образовывались мутные от пыли и песка лужи, сливались друг с другом и поначалу ручейками, а затем и единым потоком хлынули вниз по склонам холма.
Уильям нехотя кивнул и мотнул головой, стряхивая с выбившихся из косицы волос крупные теплые капли. Ему дождь не показался бы помехой, даже будь тот ледяным и сбивающим с ног сродни вышедшему из берегов речному потоку. Паломничество к Иордану надвигалось быстрее сезона дождей, и десять несчастных рыцарей, отряженных вместе с командором Иерусалима в помощь и на возможную защиту христиан должны были быть во всеоружии. Поэтому им следовало тренироваться, тренироваться и еще раз…
Кого, заинтересовался, лениво растягивая слова, внутренний и подозрительно похожий на Льенара голос, ты обманываешь? Тренироваться ему нужно, как же!
Уильям тряхнул головой, отмахиваясь от назойливого голоса. Хвала Господу, Льенар сейчас гонял других рыцарей в Бейруте, иначе уже замучил бы Уильяма каверзными вопросами. Жослен тоже был проницательнее Ариэля, первым столкнувшегося со стихийным бедствием «Влюбленный де Шампер» — Уильям был уверен, что Льенар обозвал бы происходящее именно так и именно стихийным бедствием, — но Жослен, по счастью, на откровенном разговоре не настаивал. Хотя и попытался на него вызвать.
— Вилл, кто она? — без обиняков спросил аквитанец, когда Уильям зачастил на ристалище в надежде отвлечься от греховных мыслей. — Та сарацинка?
Пойманный с поличным Уильям попытался прикинуться, что не понимает, о чем речь.
— Какая сарацинка?
Жослен вздохнул, покачал головой, но настаивать на откровенности не стал.
— Нет, дело, конечно, твое, — согласился аквитанец, опираясь на собственный меч, — но ты уж хоть не красней тогда каждый раз, когда капеллан заводит речь о рукоблудии.
Уильям в ответ вновь залился румянцем до корней волос. Он уже был готов проклинать эти руки с узкими изящными ладонями и длинными тонкими пальцами, при взгляде на которые грех рукоблудия приобретал новый, прежде почти незнакомый ему смысл. Господь, за что? За какие грехи мужчин ты решил послать им женщин?
— Ничего я не… То есть… В общем… А что, так заметно? — простонал Уильям, поняв, что в сокрытии подобных грехов он совершенно не преуспел.
Жослен вздохнул еще раз, небрежным, почти королевским движением откинул со лба кольца светлых волос и начал издалека:
— Позволь задать тебе нескромный, но весьма животрепещущий вопрос. У тебя женщины вообще были?
Уильям оскорбился. Нет, он, безусловно, тамплиер. И обет целомудрия не нарушал ни разу. Но Жослен что же, всерьез полагает, что наследник барона и в прошлом один из завиднейших женихов Британии — если рассматривать его в качестве именно старшего сына Артура де Шампера, а не бастарда Юстаса, от которого все шарахались, словно от прокаженного — не знает, что делать с женщинами? Вот это уже было обидно.
— Нет, — вздохнул Жослен уже в третий раз. — Я не про кухонных девок и прочую челядь, которые всегда рады угодить милорду. Я про такую женщину, ради которой и самому Господу Богу вызов бросить не побоишься, лишь бы только она была твоей и ничьей больше. Была такая?
Уильям задумался — больше для очистки совести — и ответил:
— Нет.
— Ну теперь есть, — непривычно мрачным тоном ответил Жослен, но читать ему нотации о греховной женской природе и долге тамплиера не стал.
Вот еще, подумал на это Уильям. Нет у него никакой женщины, и не нужна она ему. Да и чем дочь сарацинского купца могла быть лучше той же гронвудской дочки конюха, которую он знал еще совсем мальчишкой? А теперь даже имени ее вспомнить не мог. Челядь, она и есть челядь, и де Шамперу ровней быть может! Нечего и думать о ней!
Но при следующей же встрече с дочерью сарацинского купца с ним вновь начала твориться какая-то чертовщина. Сабина, если подумать, была безукоризненно вежлива и отстраненна. Посмотрела сквозь него и сказала побелевшими губами:
— Мир вам, мессир.
Уильям опешил от такого прохладного приема и мгновенно позабыл, что сам собирался игнорировать ее существование.
— Что с вами? Вы больны?
Мессир, да вы бестактнее последнего конюха, выругался он на самого себя в мыслях, но Сабина этой бестактности даже не заметила.
— Нет, мессир, — ответила сарацинка бесцветным голосом, — я здорова.
Она, повторил про себя Уильям, здорова. А кто нет? Король, немедленно напрашивался ответ. Тот не появлялся на людях с самого приезда своего будущего зятя, а мать короля неожиданно для всех засобиралась присоединиться к паломничеству к Иордану… И последний конюх понял бы, что здесь что-то нечисто. Но что такого случилось с мальчиком, что его мать, по слухам, вознамерилась идти к священной реке пешком, словно крестьянка, вместо того, чтобы собрать вокруг короля лучших лекарей христианского мира?
Сабина на попытку расспросить ее отреагировала очень странно.
— Я скажу вам, если вы поклянетесь никому об этом не рассказывать. Даже Магистру вашего ордена. Клянитесь самым дорогим, что у вас есть!
Балдуин был болен и, судя по всему, тяжело, а она рассчитывала, что Уильям скроет причину болезни от собственного Ордена? Подобное было невозможно ни при каком раскладе. Иной рыцарь и вовсе бы солгал доверчивой девушке, поклялся бы всем, чем она пожелала, а затем выложил бы Магистру как на духу, что происходит во дворце. Но Уильяму подобные методы претили. Льенар бы сказал, что он дурень, раз ставит свою честь выше нужд Ордена и, возможно, всего королевства, но… К дьяволу политику, если она требует превратиться в подлеца, готового обманывать измученную переживаниями женщину!