— Благодарю вас, мессир, — неожиданно прошептала Сабина и опустила полные слез глаза куда-то в пол. — Похоже, что вы единственный честный человек в этом Святом Граде.
Уильям от такой похвалы растерялся еще сильнее. И в другой ситуации посмеялся бы над тем, насколько они оба политически недальновидны.
— Если… если вам что-то понадобится…
— Благодарю, — повторила сарацинка. — Я могу о себе позаботиться, мессир, — и уголки ее губ дрогнули в едва заметной улыбке, когда она добавила. — Теперь.
Уильяму захотелось наплевать на все приличия, притянуть ее к себе и целовать и тормошить, пока она не начнет смеяться, как в ту ночь на балконе. Собственные уверения в том, что дочь купца де Шамперу — а то и де Блуа, если говорить откровенно — не ровня, теперь действовали слабо. Настолько слабо, что в какой-то миг Уильяму захотелось написать обо всем этом матери. А после этого он еще и умудрился насмерть поссориться с Эдвардом — вот по кому Уильям уж точно не скучал за все те годы, что провел в Бейруте! — и до самого паломничества пребывал в состоянии плохо скрываемой ярости и горькой, совершенно детской обиды на весь мир.
Начались неприятности с того, что Жослен незадолго до полудня отыскал его на ристалище и потащил в сторону ворот прецептории, приглушенно шипя что-то вроде «Совсем из ума выжили, кто так делает, иди за мной сейчас же!». Уильям не понял, что вдруг привело аквитанца в такое недоброжелательное расположение духа, но послушно пошел следом, перед этим все же вывернувшись из чужой хватки. Тем более, что вид невысокого и порой даже кажущегося обманчиво-щуплым — так думал всякий, кому ни разу не доводилось скрестить с ним клинки — Жослена, тащащего за собой рыцаря на полголовы выше и едва ли не вдвое шире в плечах, со стороны, должно быть, казался весьма комичным. Самому Жослену было, в общем-то, все равно, а вот гордость Уильяма насмешек не терпела с детства и выслушивать хихиканье других рыцарей на ристалище не собиралась.
— Ты объяснишь мне, в чем дело или нет? — не выдержал Уильям, когда друг поспорил, отчаянно жестикулируя, с привратником у ворот прецептории и явно вознамерился выйти в город.
— Объясню, но не здесь, — отмахнулся Жослен и снизошел до человеческого разговора, когда Храм Соломона остался далеко позади. — Ты уж прости меня за непочтительность, но посоветовал бы ты своим домочадцам подбирать посыльных поумнее, а?
— А что случилось? — мгновенно насторожился Уильям. Из домочадцев ему писала только мать, да и та не могла написать ничего такого, из-за чего бы у Уильяма были неприятности, но с другой стороны… Кто знает, как отреагирует Магистр де Сент-Аман, узнав о том, что один из его рыцарей постоянно переписывается с семьей? Впрочем, постоянно — это слишком сильно сказано, письма из Англии в Палестину шли, бывало, по полгода. И еще столько же — в обратную сторону.
Но пресловутого отказа от семьи ради Ордена это не отменяло и вероятных вопросов со стороны Магистра не снимало. Льенар на такие вещи смотрел сквозь пальцы — «Что хочешь, любезный брат, делай, только совсем уж не наглей и магометанам головы рубить не забывай», — а вот Магистр мог и рассвирепеть.
— А случилось вот что, — ответил Жослен, сворачивая на какую-то узенькую улочку сродни той, в которой Уильяму однажды пришлось сражаться ради сарацинки в чадре. — Подъезжаю я, значит, к воротам из города, и тут мне чуть ли не под копыта бросается какой-то оборванец и начинает на ломаном лангедоке спрашивать, не знаю ли я благородного мессира Уильяма де Шампера? У него де к благородному мессиру послание от его матушки, и передать сие послание сказано лично в руки. Хвала Господу, что хоть этим озаботились!
— Жос, — недовольно сказал Уильям, нахмурив брови.
— Мои извинения, благородный мессир, — сухо ответил Жослен, явно не раскаиваясь в своих словах не капли. — Можешь злиться, но представь, что было бы, если этот, с позволения сказать, посланец столкнулся не со мной, а… Да с любым другим рыцарем он мог столкнуться, и результат был бы один! — воскликнул аквитанец и без предупреждения свернул в какую-то почти неприметную дверь, так что Уильям едва не проскочил мимо. Трактиром заведеньице можно было назвать с большой натяжкой, но уже через мгновение Уильяму стало не до разглядывания этой комнатушки, поскольку навстречу ему метнулся маленький и пухленький человечек в добротной, но явно знававшей лучшие времена одежде. И немедленно залебезил про то, как он рад наконец отыскать благородного мессира, как матушка благородного мессира передает ему наилучшие пожелания и как удивительно благородный мессир похож на своего отца.
У благородного мессира от такого заявления самым не рыцарственным образом вытянулось лицо и взлетели брови. Заявить нечто подобное мог только человек, в глаза не видевший Артура де Шампера.
— Я вас не знаю, — отчеканил Уильям и положил руку на навершие меча. — Где доказательства, что вас действительно послала моя мать?
С чего бы это леди Милдрэд было посылать к сыну незнакомого ему слугу, если в Гронвуде нашлась бы дюжина знакомых? На ассасина человечек был, конечно, не похож, но ассасины тем и славились, что могли притвориться кем угодно. А бастард принца Юстаса — немедленно вспомнились ему все предостережения Льенара — это фигура для Генриха Плантагенета крайне опасная. Как знать, может, у этого бастарда и в Святой Земле враги найдутся? С таким происхождением вообще хорошего ждать трудно.
Но человечек залебезил вновь, постоянно раскланиваясь, и сунул благородному мессиру запечатанное баронской печатью письмо. В Гронвуде человечек, представившийся Томом — трудно было представить себе имя распространеннее этого, — появился, по его словам, совсем недавно, прибился к знатным де Шамперам после смерти своего прежнего, не оставившего наследников хозяина и быстро зарекомендовал себя хорошим и верным слугой. Он обещал леди Милдрэд доставить ее письмо сыну так быстро, как только возможно это для смертного человека, и не подвел ее, мессир, как видите, не подвел!
Ну-ну, раздраженно думал Уильям, распечатывая письмо под болтовню человечка. В начале письма мать подтвердила заверения этого Тома, что он и в самом деле послан из Гронвуда, а затем Уильям прекратил читать и стиснул письмо в кулаке, смяв пергамент с такой силой, словно это было послание не от родной матери, а от злейшего врага. Человечек перестал лебезить и испуганно уставился на рассвирепевшего рыцаря, мгновенно сообразив, что тот сможет точно также смять не только письмо, но и горло незадачливому посыльному.
— Вилл, — осторожно сказал Жослен. То ли намекал благородному мессиру, что он и без того привлекает к себе слишком много внимания, то ли спрашивал, какие еще неприятности свалились на его бедовую рыжую голову.
— Поздравь меня, — процедил в ответ Уильям. — Мой брат женился.
Сколько ему было теперь? Восемнадцать? Хотя неизвестно еще, сколько времени этот Том добирался сюда с письмом… Да и какая разница?! Это не меняло того факта, что Гай…
Значит, вот оно как?! Для этого де Шампера невеста в Англии нашлась? Уильям вновь развернул смятый пергамент и отыскал имя. Силы небесные, сами де Клары девицу не пожалели! Знатны и богаты, отличная пара королевскому племяннику.
Уильяму внезапно захотелось бросить всё, швырнуть в лицо де Сент-Аману белый плащ и объявиться на пороге Гронвуда с женой в сотни раз красивее любой английской девицы. И, возможно, уже и с сыном, отсюда до Англии путь неблизкий. После чего вышвырнуть Гая с его девкой из де Кларов за порог и поставить благородного Артура де Шампера перед фактом, что все его земли унаследует сначала ублюдок Юстаса Блуаского, а затем и ребенок этого ублюдка от дочери сарацинского купца. Вот это будет скандал! А после этого можно и английский трон замахнуться, раз уже его так из-за этого травили. Будет им не Генрих II Плантагенет, а Вильгельм III Блуа! За что, как говорится, боролись, господа графы и бароны!
И леди Милдред придет от всего этого в ужас.
Эта мысль его резко отрезвила. Уильям прикрыл глаза, сделал глубокий вдох и решил, что дело того не стоит. Хотя полюбоваться на лицо барона было бы, конечно, приятно. Помнится, был уже в этой семье один бывший тамплиер, нагрешивший с сарацинкой, так почему бы не появиться и второму? Правда, Эдгару Гронвудскому в свое время хватило совести не позорить родню окончательно и не делать эту сарацинку английской баронессой. Уильяму от таких мыслей и вовсе должно было сделаться совестно, он и белый плащ-то надел, чтобы больше никого своим существованием не позорить, но совестно почему-то не делалось.