Она бы понравилась матери. Красивая, улыбчивая, набожная и, в отличие от большинства знатных девиц, смелая и рассудительная. Такая не будет целыми днями лежать в постели, поедая сладости. Подходящая жена для будущего барона, всегда готовая поддержать его и дать совет в трудную минуту. А то, что совсем незнатная…? Да кто там докажет, из какого гарема Уильям ее вытащил? Сказал, дочь багдадского халифа, значит дочь багдадского халифа, и попробуй только поспорь с бешеным бастардом. Этих дочерей в глаза никто не видел даже в самом халифате, не то, что в какой-то Богом забытой Англии. А король Амори… Да к дьяволу короля, сколько знатных женщин что в Англии, что в Святой Земле выходило замуж по три, а то и четыре раза, и никто из их мужей не жаловался, что он у госпожи графини или баронессы не первый мужчина.
Правда, госпожа графиня или баронесса в ответ одаряла мужа землями и, бывало, еще и титулом, но Уильям здраво рассудил, что титулы Святой Земли в Англии всё равно мало что значить будут, а собственное наследство позволяло ему не задумываться о деньгах или землях. Оставалось только снять плащ, жениться и оставить Гая и де Кларов ни с чем. А сама Сабина… Сабина умна и от такой выгодной партии вряд ли бы отказалась. А уж он бы добился рано или поздно, чтобы она его полюбила.
В тот момент Уильям был готов и в самом деле расписать всё это в красках в ответном письме и осчастливить родню возвращением под руку с «магометанской принцессой». Но затем взял в руку перо и, стиснув зубы, выцарапал с пол-локтя дежурных поздравлений любимому братцу и его молодой жене. Даже наследников пожелал. Леди Милдрэд от такого фальшивого письма, безусловно, расстроится даже сильнее, чем если бы он вылил на Гая ведро помоев. Уж кто-кто, а матушка сразу поймет, что тут ни одного искреннего слова. Зато лорду Артуру не будет еще одного повода посетовать на то, каким мерзавцем вырос подброшенный ему бастард.
Говорливый человечек Том, получив ответ, проворно запрятал его в сумку, еще раз раскланялся с благородным мессиром — «Уйди с глаз моих!», в ярости думал Уильям, с трудом сдерживаясь, чтобы не отвесить ему пинка, — и, выскочив из трактирчика, мгновенно затерялся среди жителей Иерусалима. Жослен молчал всю дорогу до Храмовой горы, прекрасно видя, что Уильям готов убивать, поэтому настроение у того почти улучшилось. И тут о себе напомнил пекарский сынок из Лондона и бравый сержант в Святой Земле Эдвард.
— Куда это вы ходили?
Он, может, спрашивал и в шутку, но Уильяму было совершенно не до шуток. Поэтому он вызверился в ответ быстрее, чем Жослен успел ответить Эдварду сам или хотя бы остановить своего не в меру вспыльчивого друга.
— Тебе какое дело?!
— Вилл, — со страдальческим видом закатил глаза Жослен, но было уже поздно. Пекарский сынок подобрался, сощурил глаза и ответил:
— Мне, может, и никакого, а вот Великий Магистр, глядишь, и заинтересуется. Или что, думаешь, рыцарские шпоры получил и всё тебе можно, бешеный?
— Ах ты…!
Намеренно Эдвард назвал его бешеным или же просто бросил первое пришедшее на ум слово, но для Уильяма это стало последней каплей. Поэтому когда их растащили, не в меру болтливый сержант обзавелся сломанным носом, а Уильям еще долго сплевывал кровь и трогал языком правый верхний клык. Тот всё же решил остаться в челюсти, но обзавелся сколотым нижним краем. И это здорово помогло отвлечься, когда их вытащили на суд капитула, а потом повелели раздеться до пояса и подвергли бичеванию кожаным ремнем. Эдвард скулил, словно никогда не получал от папаши-пекаря, Уильям вспоминал оруженосцев лорда д’Обиньи. Те били сильнее.
— Красавец, — заявил Жослен, когда оценил повреждения, и добавил, еще раз глянув на сколотый зуб. — Не волнуйся, если не присматриваться, то и не заметишь. Язык себе только не порежь.
— Убью гаденыша, — ругался в ответ Уильям. Наказание этим не ограничилось, следом за поркой наложили эпитимью, а потом еще и отрядили сопровождать паломников к Иордану. Уильям на эту каторгу один раз уже попадал, а потому считал, что после такого наказания он имел полное право добить Эдварда, чтобы кара была действительно справедливой.
— Не злись, — миролюбиво ответил Жослен и подарил ему улыбку. — Это грех. И на этого глупца тоже не срывайся. Я, если подумать, его понимаю. Уж больно парню охота рыцарем стать, а заслужить всё никак не получается.
— Значит, плохо старается! — вызверился в ответ Уильям, но аквитанец только вздохнул — мол, что мне с тобой, дурнем, делать? — и закачал головой.
— Может, и так, Вилл. Но в любом случае, тебя ему видеть очень обидно. Потому что тебе в свое время рыцарское звание из королевских рук свалилось. Ты, конечно, сын барона и у тебя свои привилегии, но Эдварду от этого нелегче.
Уильям грязно, не по-рыцарственному, выругался, пожелав Эдварду провалиться в Преисподнюю, но спорить не стал и с тех пор подчеркнуто игнорировал пекарского сынка. И без него хватало неприятностей. Да и бешеного бастарда надо было держать в узде.
Балдуин по-прежнему прятался от всех своих подданных и, в первую очередь, от недавно обретенных друзей-тамплиеров, а на тех — вернее, только на одного из них — неумолимо надвигалось паломничество к Иордану, поэтому Уильям и не настаивал на королевской аудиенции. И вскоре начал даже радоваться этому паломничеству, потому как подготовка выматывала настолько, что у него даже не оставалось сил на яркие, прежде не дававшие покоя сны. Даже одного такого видения было достаточно для того, чтобы заработать себе пожизненную епитимью, никакие драки с сержантами и рядом не стояли.
Вместе с матерью короля в паломничество собралось не иначе, как полгорода. Уильям поначалу решил, что это и хорошо, хлопот будет столько, что он только о паломниках думать и будет. Но не успели все эти многочисленные, заполонившие собой тракт до самого горизонта паломники дойти даже до Гефсиманского сада, как Уильям окончательно уверился в мысли, что Господь нынче не на его стороне. После чего остановил коня, вернулся к бредущей с края и закутанной на манер магометанки фигурке и спросил, чуть наклонившись с седла:
— Что вы здесь делаете?
— Иду, мессир, — бесцветным голосом ответила Сабина, не поднимая глаз. Уильяму ее тон совершенно не понравился.
— Пешком?
— А можно идти еще как-то? — в равнодушном голосе прорезались едва слышные нотки удивления.
— Большинство, как видите, едут верхом. В крайнем случае, на ослах.
Мать короля вон тоже пешком не пошла, несмотря на все слухи, а ехала на миниатюрной белой лошадке, окруженная десятком рыцарей. Один из них обернулся и посмотрел не то на бредущую в отдалении сарацинку в темной накидке, не то на донимавшего ее тамплиера.
— Я не умею ездить верхом, — пожала плечами Сабина. — А осла у меня нет.
Могла бы и раньше об этом предупредить, раздраженно подумал Уильям. Уж осла бы ей точно нашли, поскольку это тоже входило в обязанности Ордена, когда тот сопровождал паломников к священной реке.
Женщины! Вечно у них ветер в голове.
— Я думал, вы останетесь при короле, — продолжил Уильям свои не слишком умелые попытки завязать разговор, решив не говорить ей, что он думает об идее пройти пятьдесят с лишним миль пешком. И эта попытка оказалась еще хуже предыдущей, поскольку Сабина вдруг самым настоящим образом всхлипнула и выдавила, глотая слезы:
— Я ничем не могу помочь королю.
Уильям растерялся и невольно дернул на себя поводья, заставив коня недовольно всхрапнуть.
— Вы плачете?
Господь его знает, что делать с рыдающими женщинами.
— Нет, — вновь всхлипнула сарацинка и низко опустила голову, скрыв лицо за краем наброшенной на волосы темной накидки. — Я вас более не задерживаю, мессир.
Уильям в смятении пришпорил коня и поехал дальше. Или ему нужно было остаться и… И сделать что? Он даже не знал, что с Балдуином, а даже если бы и знал, то чтобы он ей сказал? Уильям никогда не признавал за собой таланта утешать других, а потому наверняка сделал бы только хуже.