— Я… давно не был с женщиной, — пробормотал Уильям, смущенный собственной быстротой и не решающийся даже взглянуть на нее, а потому смотрящий в сторону, на подрагивающий огонек фитилька. Увидеть в ее глазах разочарование было бы больнее, чем вырвать из раны стрелу.
Сабина подняла руку и погладила его по заросшей бородой щеке, вынуждая всё же повернуть голову.
— Всё хорошо, — тихо сказала сарацинка, улыбнувшись, и чуть передвинулась, устраиваясь в его руках. А потом прижалась теплой щекой к его груди, защекотав плечо подсохшими и вновь завившимися в пышные локоны волосами, и закрыла глаза.
Уильям лежал, едва дыша, и боялся даже пошевелиться, словно она могла растаять, как дым, от малейшего неосторожного движения.
Комментарий к Глава одиннадцатая
Про истерию — чистая правда, этот диагноз также назывался «бешенством матки», поскольку древние и средневековые лекари полагали, будто матка женщины способна блуждать(!) по организму, тем самым вызывая расстройство самочувствия и истеричное поведение. Отсюда и название, от др.-греч. ὑστέρα — «матка».
*Иблис - в исламе аналог Люцифера, джинн, свергнутый с небес из-за своей гордыни и ставший главой демонов-шайтанов.
*проточина - у лошадей узкая полоса белой шерсти от лба до верхней губы.
*Алиенора Аквитанская (ок. 1124 - 1204) - герцогиня Аквитании и Гаскони, в первом браке королева Франции, во втором - королева Англии, вместе с Генрихом Плантагенетом основавшая так называемую Анжуйскую империю. Вместе с первым мужем участвовала в Крестовом походе 1147-48 годов, окончившимся грандиозным провалом, в котором обвиняли как раз таки Алиенору. Кроме этого вмешивалась в политику сначала Людовика VII, а затем и Генриха II, считалась одной из основоположенниц куртуазной культуры и в глазах Церкви являлась олицетворением всех женских пороков и недопустимой самостоятельности и независимости. Одна из наиболее выдающихся женщин Средневековья.
Впоследствии именно наследство Алиеноры, герцогство Аквитания, стало одной из главных причин разразившейся в XIV-XV веках Столетней Войны.
На родном ей южнофранцузском лангедоке имя королевы произносилось, как Альенор, но северо-французский лангедойль и английский превратили ее в Элеонору. Сама королева подписывалась, как “Альенор”.
========== Глава двенадцатая ==========
Лучи заходящего солнца окрашивали огромные, правильной четырехугольной формы, каменные блоки в золотистый цвет, из-за чего казалось, будто крепость возводят не из обыкновенного для этих мест песчаника, а из чистого золота. Со дня возвращения султана в город строители успели только заложить фундамент самой цитадели и окружавшей ее крепостной стены, но любой, кто поднимался на холмы Мукаттам, с первого же взгляда понимал, что этой крепости суждено стать жемчужиной каирской фортификации.
Султан Египта и Сирии Юсуф ибн Айюб, прозванный за свое благочестие Салах-ад Дином, видел будущую цитадель, как наяву, словно она уже стояла перед ним на вершине самого высокого из холмов, отбрасывая длинные тени на восток. Когда ее постройка будет завершена, ни одна армия неверных уже не ступит на эту землю, не поднимет свои копья и не тронет цветущих, орошаемых водами Нила садов. Каир, победоносная аль-Кахира, жемчужина Нила и Египетского халифата, будет надежно защищена с востока от угрозы неверных.
— Рабы возвели сорок новых мостов через реку, чтобы доставлять сюда камень.
Султан рассеянно кивнул в ответ на слова визиря, поглаживая пальцами умащенную маслами черную бороду, в которой уже появились первые нити седины. Новые мосты не только облегчали перевозку огромных каменных блоков, но и соединяли с сушей далекую Александрию, главный портовый город Египта. По ним уже хлынули в город купцы и торговцы, везя товары со всех уголков известного магометанам мира, а в случае беды хлынут и александрийские войска.
Но вместе с тем султана не оставляли опасения. Будет ли этого достаточно, если франки вновь задумают атаковать его столицу? Как бы ни были высоки стены его крепостей, на войне всегда остается место вероломству и предательству.
Салах ад-Дин знáком велел подвести ему коня, чистокровного арабского жеребца с длинной изогнутой шеей и сильными ногами, поставил ногу в стремя и легко вскочил в седло. Свита окружила его, держась на почтительном расстоянии и не мешая думам правителя, десятки лошадиных копыт подняли закружившуюся в душном воздухе пыль.
Приходящие с севера новости были благоприятны, как никогда, но они не приносили султану спокойствия. Были ли франки сильны или слабы, это требовало от него решительных и чаще всего немедленных мер. Едва только принесли весть о том, что в оскверненном кафирами Иерусалиме неспокойно, Салах ад-Дин погрузился в раздумья, как ему следует ответить на эту новость. Франки были разобщены, их король молод и, как теперь стало известно, болен, а его бароны слишком жадны и недальновидны. Каждый из них надеется нажиться на поражении своего соседа. Но вместе с тем неожиданный удар может не разобщить их только сильнее, как надеются на то правоверные, но заставить сплотиться перед лицом магометанской угрозы. И тогда союзники самого Салах ад-Дина окажутся ничуть не лучше этих невежественных животных, которые смеют называть себя властителями города, откуда вознесся на небеса пророк Мухаммед*. Урушалим аль-Кудс, Священный Град Иерусалим, отданный на поругание безбожникам-кафирам и терпеливо ждущий своего освобождения от жадных и нечестивых рук.
— Все беды человеческие от жадности и недостатка веры, — говорил порой султан, но даже его родные братья лишь бездумно кивали головой в ответ на эти изречения. Младший из них, воинственный аль-Адиль, названный за свои ратные подвиги Сайф ад-Дином, Мечом Веры, и вовсе не слушал. Мечи, как шутил бывало третий из сыновей Айюба Туран-шах, к благочестию никогда не прислушиваются. Салах ад-Дин счел бы это бедой и возможной угрозой — там, где замешана власть, братские узы уже не играют никакой роли, — если бы не помнил, сколько велика была прежде поддержка аль-Адиля.
— Этот курд не достоин быть визирем, — разъяренными змеями шипели на улицах и в альковах халифского дворца, узнав о назначении Салах ад-Дина на должность безвременно покинувшего мир дяди, но аль-Адиль только смеялся и говорил:
— Зависть всегда порождает сотни ядовитых языков, брат. Ты знаешь это не хуже меня.
Салах ад-Дин знал, но понимал и другое: даже самому сильному и благочестивому человеку трудно противостоять такому множеству завистников в одиночку.
— Суннит, — говорили сторонники халифа, и это звучало плевком ему в лицо. Раскол между суннитами и шиитами был сродни раздорам между западными и восточными христианами, порой готовыми убивать друг друга за то, что одни из них поклонялись пророку Исе не так, как другие. Правоверные же считали безумцами и католиков, и православных. Ибо ни один разумный человек не поверит, что бессмертный и всемогущий Бог мог родиться из чрева женщины, пусть и была она благочестивейшей и непорочнейшей из дев.
Но вместе с тем воины Аллаха и сами порой были готовы искоренять ослаблявшую Ислам ересь огнем и мечом. А потому властвовавшие в Египте шииты были отнюдь не рады появлению визиря-суннита. Тот, в свою очередь, собирался сделать всё возможное, чтобы лишить еретиков всякой силы и власти.
— Халифа убили, — зашептали злые языки всего через год после того, как Салах ад-Дин сменил на должности визиря покойного дядю Ширкуха. — Всех его сыновей задушили в ночи и погребли в безымянных могилах. Убийцы. Убийцы!
Салах ад-Дин не отвечал ничего, а аль-Адиль лишь качал головой и насмешливо щурил темные миндалевидные глаза.
— Они полагают, что раз он был молод, то не мог мирно почить своей смертью? Как будто юные неуязвимы для болезней и несчастных случаев. Глупцы.
Доказательств насильственной смерти шиитского халифа не было ни у кого, но халифат гудел, строя одну теорию неправдоподобнее другой. Салах ад-Дин, остававшийся визирем и теперь номинально признававший власть багдадских Аббассидов, по-прежнему молчал. И раз за разом атаковал безбожников-кафиров, вынуждая Амори Иерусалимского метаться по всему его королевству, впустую растрачивая силы. Было ли одолевавшее короля напряжение и в самом деле чрезмерным, или же это стало лишь совпадением, но по прошествии трех долгих, полных нападений, осад и штурмов как христианских, так и магометанских городов, лет Амори покинул мир, умерев от обыкновенной болезни.