Агнесс де Куртене вежливо улыбалась, но эта улыбка, казалось, кричала на весь Иерусалим:
Теперь я здесь, рядом с сыном, которого у тебя нет. Твое время вышло, византийская шлюха!
Агнесс де Куртене считала Марию виновной в том, что первый брак Амори закончился позорным разводом. Агнесс де Куртене заняла покои королевы, те самые, которые не достались ей при жизни короля, села на место королевы за столом и без труда, поманив лишь парой золотых безделушек и ничего не значащих, не подкрепленных землями титулов, забрала себя почти всю свиту королевы. Мария приказала упаковать вещи — ее и Изабеллы, — надеясь, что матери Балдуина хватит совести не копаться в платьях и драгоценностях вдовы, и когда за спиной остались сероватые стены Иерусалима, плотно задернула полог своих носилок и впервые заплакала. По мужу, который пусть не любил, но всё равно заботился, а теперь бросил ее на растерзание этим стервятникам, и по попранным правам дочери, которую вышвырнули из отцовского дворца, словно она была никем.
Но выплакавшись и успокоившись, Мария твердо решила, что она этого так не оставит. Балдуин болен, и когда он умрет, на пути будет стоять только Сибилла. Изабелла не могла претендовать на трон в обход брата, но могла — в обход сестры. Сибилла такая же женщина, сама по себе она ничто, пусть и заполучила в мужья сына маркграфа Монферратского. У Изабеллы при таком раскладе нет шанса на нужного Марии мужа, ее наверняка выдадут за наиболее неподходящего в политическом плане мужчину, но за Изабеллой Византия. Пока что лишь формально, и не известно, как император поведет себя в будущем, когда начнется борьба за престол, но всё же это делало Марию куда сильнее эдесской девки и ее дочери.
Если у Агнесс де Куртене есть хоть капля разума, она сделает всё, что только в ее силах, лишь бы не оставить Изабелле ни малейшего шанса добиться короны Иерусалима.
Но сильнее всего Марию разозлила не наглость первой жены Амори, а откровенное предательство двора. Она понимала, что так и должно было случиться, что дворцовые шакалы всегда будут тянуться к тому, у кого больше власти, но легче от этого не становилось.
Ее предали, ее бросили в Наблус, как в темницу, а эти продажные девицы из ее свиты уже вились вокруг Агнесс де Куртене и ее пустоголовой дочери. Мария послушно просидела взаперти два с половиной года, зная, что эдесская девка наверняка следит за каждым ее шагом, но теперь, когда в Наблусе появился Балиан д’Ибелин, она должна была этим воспользоваться. Оставалось только дождаться, когда гость соизволит подняться с постели.
Тот не заставил себя долго ждать и был так любезен, что даже принес ей теплый плащ. Не ее, мгновенно заметила Мария, едва взглянув на перекинутый через руку гостя тяжелый бархат.
— Вы позволите, моя королева?
Королева не возражала и с благодарной улыбкой закуталась в накинутый ей на плечи плащ.
— Вы слишком добры ко мне, мессир.
— Я увидел вас из окна и подумал, что вам, должно быть, прохладно.
Тридцать четыре года, оценивала его Мария, продолжая улыбаться. Не женат, и слухов о серьезных увлечениях или бастардах тоже нет, владеет Ибелином, давшим имя их роду, но остальные земли принадлежат старшему брату.
Что Балиан д’Ибелин может дать вдовствующей королеве Иерусалима? — думала Мария, пока гость наблюдал за ловящей снежинки Изабеллой. И даже не таился, смотрел с оценивающим прищуром. Крошка-принцесса совершенно не вызывала в д’Ибелине умиления. Но всё же он улыбнулся и сказал:
— Очаровательное дитя. Так похожа на отца.
Мария посмотрела на кружащуюся среди деревьев дочь и сказала с куда большей искренностью, чем собиралась:
— Она всё, что мне от него осталось.
Мальчик на троне хотя бы относится к своей мачехе с уважением. Но одному Господу известно, не заберут ли у нее Наблус и не запрут ли их с Изабеллой в монастыре, едва Балдуина не станет.
Гость на мгновение скосил на нее темные глаза, прежде чем ответить. Пытался понять, не хитрит ли королева, надев маску обездоленной женщины, так нуждавшейся в крепком мужском плече.
— Она мой единственный ребенок, — продолжила Мария едва слышным голосом, не отрывая взгляда от маленькой девочки в подбитом мехом плаще и крохотных сапожках из мягкой кожи, выглядывающих из-под подола ее бархатного платьица.
Единственный выживший ребенок.
После Изабеллы был еще один, долгожданный мальчик, который был так нужен Амори из-за болезни старшего сына. И который родился мертвым.
— Я не виновата, — исступленно шептала Мария искусанными в кровь губами, вглядываясь в пустые глаза мужа и ища в них хоть малейшей поддержки. — Я не виновата, — плакала королева, но Амори по-прежнему смотрел сквозь нее, словно она и женой ему не была. А когда наконец ответил — выдавил через силу равнодушным голосом «Отдыхайте, Ваше Величество, вам нужно набраться сил», — она завыла, как раненый зверь, и швырнула ему в спину первое, что подвернулось под руку. Не попала из-за застилавших глаза слез, но сделала этим только хуже.
Амори избегал ее не один месяц, а когда наконец пришел в покои жены, Мария не выдержала и разрыдалась вновь, испугавшись, что ей придется пройти через это еще раз. Выносить дитя, чувствуя каждое его движение внутри себя, а затем увидеть, как его заворачивают в простынь, такого маленького и неподвижного.
Безмолвного.
А муж вновь не сумел ее утешить.
Как, должно быть, злорадствовала Агнесс де Куртене, когда верные ей люди при дворе — Мария никогда не сомневался в их существовании — донесли о мертвом ребенке. О разладе между королем и королевой. О том, как измученная постоянными страхами и не знающая, как ей помириться с мужем, Мария впервые сорвалась на его любовницу. Очередную ничего не значащую девку, даже не знатную, но когда Мария поняла, что означают все эти шепотки и многозначительные взгляды придворных дам, то, столкнувшись со шлюхой посреди широкого коридора, отвесила ей пощечину. Та схватилась за лицо, но ничего не сказала.
— Думаешь, ты лучше меня? — зашипела королева, даже не замечая, сколько человек таращится на них в этот момент.
— Нет, госпожа, — ровным голосом ответила служанка, часто моргая в попытке сдержать навернувшиеся от боли и обиды слезы.
— Может быть, ты знатнее? — продолжила спрашивать Мария, желая лишь одного: стиснуть пальцы на этой длинной смуглой шее и давить, пока девчонка не испустит последний вздох.
— Нет, госпожа.
— Красивее?
— Нет, госпожа, — всё тем же ровным голосом повторяла служанка, хотя и в самом деле была очень хорошенькой. Ее красили даже коротко обрезанные, не доходившие до плеч локоны пышных черных волос, хотя должны были быть недостатком.
— Тогда как ты посмела?! — выкрикнула королева и замахнулась вновь. Будет ли эта шлюха нравиться Амори с синяками на ее смуглом личике?
— Простите, госпожа, — прошептала девчонка, глядя на нее полными слез медово-карими глазами, и Мария не смогла ее ударить. — Королям не отказывают.
И тогда она едва не разрыдалась сама, из-за чего служанке пришлось уводить дрожащую, сгорбившуюся от горя и отчаяния королеву подальше от насмешливых взглядов и злорадных шепотков. А затем и в самом деле утирать ей слезы и целовать трясущиеся руки в надежде вымолить прощение за свой грех. Простить служанку, такую же беззащитную перед королем, как и сама королева, оказалось проще, чем простить мужа. Но Амори после этого, казалось, что-то понял — или, быть может, его надоумила служанка — и начал вести себя с женой иначе. В последние пару месяцев ей даже стало казаться, что у них всё наладится, хотя кареглазая девка никуда не делась и по-прежнему мелькала возле короля.