— Простудишься, девушка, — коротко бросил тот, спускаясь по лестнице мимо молящейся служанки, чтобы благословить отправлявшегося вместе с королем сына.
— Это не худшее, что может случиться с христианином, мессир, — сказала Сабина, на мгновение бросив на него взгляд из-под пушистых черных ресниц, и мессир Бернар остановился, словно она заворожила его одним этим движением медово-карих глаз. — Многих из моих единоверцев завтра ждет мученическая смерть во имя веры.
Рыцарь смотрел на нее почти минуту с непонятной тоской в выцветших от возраста глазах, а затем спросил:
— Будешь ли ты молиться за них?
Сабина взглянула на него еще раз, и в ее глазах промелькнуло нечто, похожее на сочувствие к его неразделенной страсти, прежде чем сарацинка ответила:
— Я буду молиться за каждого, кому суждено скрестить мечи с магометанами. Но более всего — за тех, кого люблю.
Мессир Бернар от такого расплывчатого ответа, казалось, воспрял духом и заявил седлавшему коня сыну, что тоже намерен принять участие в предстоящем сражении.
Отговорить старика не сумел ни встревоженный этим решением Жасинт, ни сам Балдуин, к которому решился обратиться с просьбой молодой рыцарь.
— Мой отец верно служил и вам, и вашего отцу, и вашему… — торопливо заговорил Жасинт, но Балдуин коротким движением руки остановил перечисление королей Иерусалима и ответил:
— Я помню, мессир. И не желаю ему преждевременной гибели в бою.
Но старик упрямо взгромоздился в потертое, явно знававшее лучшие годы боевое седло, отказавшись даже дослушать увещевания своего короля.
— Вам понадобится каждый рыцарь, Ваше Величество. Я готов вновь послужить Иерусалиму, как воин, даже если это будет мой последний бой.
Балдуина ответ не убедил. И, выезжая на рассвете из города, он думал не только о надвигающейся на Иерусалим угрозе — трудно было строить планы атаки, не представляя даже, в каком именно месте Святой Земли они встретят сарацин, — но и о том, сколь странные поступки порой совершают люди во имя любви. Понапрасну рисковать жизнью, когда ты уже стар и лишился половины прежних сил, только ради того, чтобы оказаться в числе тех, о чьих душах будет молиться красивая кареглазая женщина.
— Прости меня, но это безумие, — решился отбросить сыновнюю почтительность Жасинт и прямо высказал, что он думает о решении отца. — На что, позволь спросить, ты рассчитываешь?
— Я, — медленно ответил Бернар, трясясь в седле, — позволял себе дурные мысли о ней. И имел дурные намерения. Но я хочу исправить это. Хотя бы попытаться.
— Ты хоть видел ее лицо? — не выдержал Жасинт, уставший от этих страданий по юной сарацинской красавице. Девушка была моложе отца лет на сорок. Да, он, без сомнения, верный рыцарь королевства и седина ему даже к лицу, но сарацинка слишком молода для него. Слишком юна, чтобы счесть привлекательным шестидесятидвухлетнего мужчину. И ведь достаточно было посмотреть на ее подрагивающие губы и широко раскрытые темные глаза, чтобы понять: ей есть о ком молиться. И кем бы ни был тот мужчина, у Бернара нет ни единого шанса его затмить.
— Она молода, — по-прежнему медленно, словно это причиняло ему боль, сказал отец. — И ей, верно, по нраву мужчины вдвое моложе меня. Но я хочу, чтобы она знала: я не буду ни на чем настаивать, не стану даже просить, но всегда буду готов протянуть ей руку помощи, если она позовет.
Она не позовет, раздраженно подумал Жасинт, но спорить дальше не решился. А отец будто помолодел лет на двадцать от одной только мысли, что где-то далеко, за надежными стенами Иерусалима, его вспоминает в своих молитвах кареглазая сарацинка. Не пугало его ни численное преимущество магометан — основные силы христиан осаждали на севере Харим под командованием Раймунда Триполитанского и Филиппа Фландрского, и Балдуин собирал свою армию в спешке, — ни обернувшаяся полным провалом первая стычка с надвигающимся с юга врагом.
Иерусалимская армия столкнулась с египетской близ Аскалона, три тысячи против двадцати шести на размокшей от осенних дождей земле. Исход боя был предрешен еще до его начала. Балдуин в бессилии приказал отступить в цитадель, а воодушевленные легкой победой магометане лавиной хлынули вглубь страны, намереваясь разграбить и сжечь каждый встреченный на их пути город, замок и даже крохотные крестьянские поселения.
— Атакуем вновь! — предлагал порывистый Рено де Шатильон, меряя широкими стремительными шагами зáлу, в которой собрался военный совет короля. Некоторые бароны согласно кивали головами в такт идеям де Шатильона, другие, напротив, хмурили лбы, опасаясь, как бы радикальные мысли единоверца не навлекли на их еще бóльшей беды.
Сам Балдуин сидел, сложив вместе кончики пальцев в белых кожаных перчатках, во главе длинного прямоугольного стола из мореного дуба и следил, казалось, за всеми членами совета одновременно. Те бы с радостью отдали половину своих богатств, чтобы заглянуть в голову прокаженного короля и понять, о чем он думает. Решится ли атаковать или затаится в Аскалоне, за высокими прочными стенами, возведенными лучшими магометанскими строителями и десятилетиями отражавших атаки самих христиан, прежде чем Балдуин III положил конец существованию последнего оплота сарацин на побережье Святой Земли. Теперь эти стены служили защитой Балдуину IV от бесчинствующих снаружи воинов Пророка, и судьба всей Палестины, ни о чем в большинстве своем не подозревавшей, повисла на волоске, ожидая решения короля.
Балдуин нервничал, но не торопился. Понимал, что необдуманное, принятое слишком поспешно решение принесет ему больше вреда, чем пользы.
— Мессир Онфруа, — негромко сказал мальчик-король, и звук его голоса разом положил конец всем иным разговорам, заставив умолкнуть даже Рено де Шатильона. Тот оборвал фразу на середине скорее потому, что Балдуин носил на голове корону, чем из действительного, искреннего уважения к шестнадцатилетнему мальчику, но Балдуину пока что было достаточно и этой видимости покорности. — Что вы скажете, мессир? — обратился король к коннетаблю, и тот всерьез задумался, прежде чем ответить.
— Силы слишком неравны, Ваше Величество. Даже собери мы здесь всю армию королевства, и она не превзойдет по размерам магометанскую. Открытое столкновение даст нам лишь героическую смерть и ничего более.
— Ничего более?! — взвился Жослен де Куртене. — Вы говорите о смерти в бою с неверными, мессир! Разве не о таком доблестном конце, во имя Господа и Иерусалима, мечтает каждый из наших рыцарей? Разве не этого жаждут воины мессира Одо? Ничего более, ха! Вам должно быть совестно за такие слова, мессир!
Одо де Сент-Аман, вопреки словам сенешаля, только усмехнулся. Воевавший с ранней юности храмовник видел Жослена де Куртене насквозь и знал, что если тот и пойдет в бой, то уж точно не в первых рядах.
— Мои рыцари, граф, обнажают мечи лишь ради защиты христиан. Они не станут сражаться только для того, чтобы бесцельно сложить головы и оставить тысячи своих единоверцев на растерзание магометанам.
— Ваши рыцари… — начал было Жослен де Куртене, но Великий Магистр отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
— Тамплиеры не примут участия в безрассудной бойне. Однажды Орден уже отказал королю Амори — и я хочу напомнить, мессиры, что его поход на Египет потому и принес нам столько бед, что был безрассудным, — и мы откажемся сражаться и в этом бою, если благородные бароны не предложат нам ничего иного, кроме доблестной гибели.
Военный совет немедленно зароптал от таких слов, потрясенный нежеланием одной из главных военных сил Иерусалима участвовать в предстоящем сражении, но Магистр вновь оборвал все возмущения одним взмахом руки.
— Быть может, вы позабыли, мессиры, но тамплиеры — щит христианства, а не ваша личная гвардия. Все принадлежащие Ордену земли и богатства, за которые нас так ненавидят многие рыцари и короли, служат лишь одной цели: дать нам в час нужды оружие, доспехи и провиант. Никто не выкупит моих рыцарей из плена, как вас, мессиры, поскольку Салах ад-Дин не хуже других знает, сколь крепка наша вера, и обезглавит каждого плененного тамплиера. Но именно потому, что наша вера крепка, ни один из братьев не побежит с поля боя, как это делаете вы… — бароны вновь зароптали, и де Сент-Аман с грохотом ударил по столу раскрытой ладонью в кольчужной рукавице. — Помолчите, мессиры, ваша трусость известна каждому в королевстве! Так же, как каждому известно, что мои рыцари будут биться до последней капли крови! И я не позволю пролить эту кровь лишь потому, что вы возжелали помериться силами с превосходящей нас в несколько раз армией этого курда! Орден согласен платить жизнями лишь за победу над магометанами и ни за что иное! Если ваш план не может этого гарантировать, то посылать на бессмысленную гибель вы будете лишь своих солдат, но не тамплиеров! Мы поклялись защищать тысячи христианских жизней, и мы не можем оставить их на милость сарацин!