И сарацины дрогнули. В воздухе по-прежнему свистели стрелы, кричали полководцы, но огромная, прежде казавшаяся несметной силой армия пятилась, а затем и вовсе побежала, не разбирая дороги и повернувшись спинами к мгновенно взведенным арбалетам.
— Стреляйте! — кричал Балдуин, мелькая то тут, то там, и каждое появление перемазанного чужой кровью короля встречали победным ревом и свистом выпускаемых арбалетных болтов. — Гоните их!
Это была его победа. Что бы ни говорили и ни советовали королю его бароны и тамплиеры, последнее слово оставалось за Балдуином. Не решись он на отчаянный, неравный бой, и, быть может, на следующий день сарацины бы уже осаждали Иерусалим. Но теперь Салах ад-Дин бежал, едва не лишившись не только армии, но и собственной головы, а земля вокруг холма Монжизар пропиталась кровью, и воды текущей по равнине реки покраснели, словно в ветхозаветной притче о Казнях Египетских.
— Победа! — гремели христиане, гарцуя на взмыленных окровавленных лошадях, и пехотинцы вновь вскидывали взведенные арбалеты.
— Победа, — прошептал, сдавленно смеясь, Уильям. Все его сомнения разом утратили смысл, и осталось лишь безумное, звенящее в ушах и слепящее глаза чувство победы.
Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу. И позволь нам прославить Тебя еще сотней и тысячей побед над магометанами.
Уильям вздрогнул, слепо схватился рукой за переднюю луку седла, почувствовав металлический привкус крови на губах, и опустил голову, с трудом стащив с головы тяжелый шлем. Под ключицей, прорвав кольчугу и белое сюрко, вышел окровавленный наконечник стрелы.
Уильям моргнул, тупо глядя, как с острия медленно падает крупная темно-красная капля, а в следующее мгновение мокрая, со спутанной гривой, лошадиная шея ринулась ему навстречу, и перед глазами стремительно почернело.
***
Сабину трясло так, что она даже не могла объяснить привратнику госпиталя Святого Иоанна, почему стучится в ворота в столь поздний час и не может подождать хотя бы до рассвета. Рыцарь-монах в черном сюрко с белым крестом смотрел, нахмурившись, на дрожащую, глотающую слезы девушку в наспех наброшенном и криво завязанном под горлом плаще, пока не вычленил из бессвязной речи «он» и «ранен» и коротко кивнул, сделав шаг в сторону.
— Благодарю вас, — всхлипнула Сабина, хватая руку госпитальера и с жаром целуя его ладонь. — Храни вас Господь, мессир.
— Иди, девушка, — мягко ответил рыцарь и даже подтолкнул ее в спину, указав второй рукой в сторону терявшегося в темноте входа в массивное прямоугольное здание госпиталя. И она бросилась внутрь, опомнилась, лишь столкнувшись с белыми плащами, а не черными, и начала говорить, что ее послал король, что ей необходимо разузнать всё для него, а не для самой себя, и что она даже не знает, кого именно ей искать, потому что не представляет, как он выглядит. А увидев белое, в испарине, лицо с заострившимися чертами и темными, почти черными кругами под закрытыми глазами, и в самом деле не узнала его в первое мгновение. Так и стояла, неверяще глядя на эту маску, на это совершенно чужое лицо в обрамлении спутанных, влажных от пота волос, и не понимала, кто перед ней.
— Он потерял много крови, — прошелестел голос за спиной, и Сабина, вздрогнув, обернулась, встретившись взглядом с уставшими, но вместе с тем удивительно теплыми ореховыми глазами. Их обладатель тоже был бледен и полулежал на соседней постели, держась рукой за раненое, с проступающей сквозь повязку и камизу, кровью плечо. — Я знаю, кто ты, — по-прежнему тихо, почти не разжимая губ, сказал храмовник, и она запоздало узнала и его. — Осторожней, девочка. Не трудно догадаться, когда ты так смотришь на него.
Сабина не нашлась, что ответить, только судорожно всхлипнула и, вновь повернув голову, как во сне опустилась на край постели, вглядываясь в белое лицо и напряженно вслушиваясь в тяжелое прерывистое дыхание.
— За что? — выдавила она, даже не пытаясь утереть хлынувших из глаз слез и ни к кому толком не обращаясь.
— Ему повезло, — едва слышно ответил ей мессир Жослен, откидывая светлую, в кольцах грязных от пыли и пота волос, голову на узкую подушку. — В первом ряду была настоящая бойня. Девятерых попросту затоптали, прежде чем к ним пробились остальные. А мы, считай, вышли сухими из воды. Милостью Божьей.
Сабину замутило от этих слов, воображение вдруг отчетливо нарисовало его, лежащего на земле с размозженными, раздавленными костями, и она даже зажала рот рукой, борясь с нахлынувшей дурнотой, от которой содрогалось всё тело и темнело в глазах.
— Не плачь, — прошептал мессир Жослен, когда у нее вырвался сдавленный стон. Ему, верно, все эти раны казались совсем не опасными. — Я же говорю, ему повезло. Впервые вижу, чтобы стрела попадала так удачно.
Жослену даже удавалось шутить. А Сабина, забывшись, гладила побелевшее лицо и целовала закрытые глаза мокрыми, солеными от слез губами, пока он не застонал слабым голосом и не приподнял веки, глядя на нее сквозь темные, по-девичьи длинные и густые ресницы. И не попытался улыбнуться, с трудом приподняв уголки бескровных губ.
— Ты бы видела… — прошептал Уильям с таким счастливым видом, словно не лежал среди сотен других раненных с перевязанной грудью, рукой и еще Господь знает чем, скрытым от чужих взглядов тонким покрывалом. — Видела, как мы гнали их. А Балдуин…
— Тише, — с трудом выдавила Сабина, поглаживая его по щеке дрожащей рукой. — Ничего не говори. Тебе… тебе нужен отдых.
Слабая, но такая счастливая улыбка померкла на белом измученном лице, и он спросил с непонятной печалью в едва слышном голосе, медленно подняв подрагивающую руку и стирая слезы с ее щеки:
— Ты не понимаешь, верно?
Сабина молчала, не зная, как объяснить ему, что этого понять было невозможно. И стараясь — искренне, изо всех оставшихся после пережитого ужаса сил — принять то, что это делало счастливым его.
У нее не получалось.
Комментарий к Глава шестнадцатая
*коннетабль - высший военный чин в средневековой Франции и Латино-Иерусалимском королевстве.
========== Глава семнадцатая ==========
Позднее султану Салах ад-Дину приносили известия о том, что франки потеряли в битве при Монжизаре более тысячи человек. И еще половина от этого числа скончалась от ран в иерусалимском госпитале Святого Иоанна, куда прокаженный король приказал доставлять всех раненых, не разбирая происхождения и военного чина. Но для Салах ад-Дина эти вести служили слабым утешением. Христианская армия могла быть обескровленной, могла потерять всех своих монахов в кольчугах, бывших едва ли не самой страшной угрозой для правоверных, но поражение при Монжизаре навсегда очернило прежде блестящую славу султана-завоевателя.
Ни его враги-франки, ни недруги из числа магометан, ни даже его друзья и родные братья не забудут этого позора. Тысячи правоверных были зарублены и обезглавлены в бою, и сотни попали в унизительный плен. Претерпев немало лишений и проливных осенних дождей, едва не погибнув при переходе через Синай, потеряв в пути еще не одну сотню воинов и наконец вернувшись в Каир, Салах ад-Дин был вынужден признать, что его вторжение обернулось едва ли не самым позорным провалом в истории правоверных.
Христиане тем временем воодушевились. У изведенного постоянными дворцовыми интригами короля будто открылось второе дыхание, и он задумался об усилении весьма условных границ королевства. И в первую очередь о постройке новых крепостей и укреплении старых, поэтому вассалы и бароны часами видели мальчика сосредоточенно считающим, исписывающим сверху донизу целые ярды пергамента и постоянно советующимся, а то и спорящим с лучшими строителями королевства.