Мне, как я понял, туда. На всякий случай уточнил, заедем ли. Фёдор обещал.
За разговором не заметили, как миновали Чормагзак. Одно название – перевал. Не мудрено и проскочить. Хотя под ним, как сообщил всезнающий Фёдор, сейчас роют тоннель. Чтобы забыть про осыпи и снежные заносы.
Берега Нурекского водохранилища, которое здесь называют морем, и его острова на срезе – гигантская спрессовка грязно-жёлтых и цвета парной телятины пород. Такая слоёная коврижка. Не то известняки, не то песчаники. В сочетании с зелёной водой и ярко-голубым небом в редком пухе белых облаков, которые не закрывали солнце, а висели только для красоты, – картинка.
Глеб попросил Мурода съехать на обочину.
Вышли. Мы с Сергеем – просто размяться. Фёдор и Глеб – пощёлкать затворами.
Толком поснимать не удалось – мучительно выбирали ракурсы, переходили с места на место. Остались недовольны – чем-то не угодило солнце.
Вернувшись в машину, застали Васю за поеданием самбусы – когда брали её на базаре, была горячей, только-только из танура – местного тандыра.
– Ну-ка, дай сюда, хомяк. – Фёдор отобрал у Васи пакет.
Действительно, щуплый Вася мог съесть много – это я отметил ещё вчера в кафе. Но и завтракали мы сегодня в несусветную рань – самое время перекусить.
Пакет пошёл по рукам.
Сергей на особицу зачерпнул из своих запасов горсть кураги.
Самбуса хоть и остыла, но всё равно показалась необычайно вкусной. Главный секрет – в пропорции мяса и лука.
Тоннель Шар-Шар просвистели пулей – навылет. Пробили его китайцы сравнительно недавно, поведал Фёдор, и это видно – чисто, покрытие дороги выглажено, без сучка, подсветка во всю длину дыры, так что можно не включать фары.
После тоннеля смотрел в окно и ловил себя на странном впечатлении – все дороги одинаковы, разница в деталях. Многие из которых и вовсе не существенны. Особенно если не собираешься в них увязнуть. Пригвоздить себя скобой к земле.
Вот, скажем, я – дробинка, точка. Со свистом пробиваю тугую пустоту пространства. Моя задача – в него не влипнуть. Его задача – меня зацепить, выбросить паутинки и приклеить их к моим чувствам, заставить их его, пространство, ощущать. Так оно осознаёт, что существует.
Паутинки натягиваются и со звоном рвутся. Они хотели бы выдернуть мои глаза, оставить их здесь, чтобы ему, пространству, был свидетель.
Впрочем, это верно лишь тогда, когда я сам под искушением – осознаю соблазн влипнуть, а вот, поди ж ты, не даюсь. А так пространству до свистящей сквозь него дробины дела нет. Лети себе, пока не вдаришь в камень и не треснет лоб.
Материал жизни избыточнее соображений насчёт него и хуже, казалось бы, организован – он сложнее и путанее в своих взаимосвязях. В нём хитросплетения частей подчас с первого раза не прочитываются.
И со второго тоже.
Больше того, если вернуться к дорогам: они как вершины – на одних ничего нет, другие никуда не ведут.
Фёдор тем временем вспомнил Пржевальского. Сказал, что среди китайцев, встречавших его экспедицию, долго ходила легенда, будто он – колдун, умеющий заговаривать пули. Если Пржевальский выстрелит заговоренной пулей, та будет летать хоть год, хоть два – пока не найдёт того, кому предназначена.
Дорога бежала с гор на сухую серовато-бежевую равнину.
Мурод сплёвывал за окно тягучую жёлтую слюну.
То тут, то там по бокам дороги виднелись свежие фундаменты домов. На некоторых уже возводились из сырых чёрно-бурых саманных кирпичей стены.
– У меня племянник, да, – сказал Мурод. – Два года в Тюмен бетон месил. Вернулся осен, да. Тепер свой дом строил. Тут близко, за Курбон. Жениться думал. Хороший денги привёз.
Поговорили о русском рубле, выручающем таджиков.
А ведь если довериться Джареду Даймонду, увидеть полагалось бы обратное – здесь должен благодатный сад цвести и отсюда во все концы пространства должна тянуть свое господство сила. Ведь в этих землях прежде, чем в Македонии, России и Британии, приручили полезные злаки, вытравили горечь из миндаля, подставили дойник под корову и козу, склонили под ярмо осла и догадались стричь барана. Местная лепёшка – нон, – говорят, первый хлеб мира.
Но Искандер взял этот мир на меч. Топтал его Тимур. И наступал уже ему на горло сапогом британец.
И наступил бы, кабы не сверкнул трёхгранным жалом русский штык.
…ужас! Финал, казалось бы, настиг – разверзлась под ногами пропасть! Да – дикость, мрак, конец! Но – нет, последний всё же шанс остался: ведь именно у нас ещё хранится творческий запас (взять хоть в моём лице) для постановки и решения задачи невероятного масштаба (смена человечества)! Не в этом ли в конечном счёте и заключается призвание России?