Сознание серьезной опасности совершенно разбудило меня. Я протянул руку к кнопке, и белый электрический свет осветил всю каюту, но в ней уже не было никого, одна собака Родрика, сидевшая у моего сундука, смотрела мне в глаза.
Я положительно не мог дать себе ответа — что был сон, что — реальность, но я весь дрожал от какого-то непреодолимого, жуткого чувства. Накинув на себя плащ, я вышел наверх. На вахте стояли старший офицер и Дэн, расхаживавший по палубе. Занималось холодное туманное утро. Я заглянул в каюту Паоло; он лежал на своей койке и, по-видимому, крепко спал. Как же мог этот человек в одно и то же время быть у меня в каюте и на своей койке, я положительно не мог себе объяснить, но уже снова заснуть не мог, об этом и думать было нечего. Я подошел к Дэну и, прохаживаясь с ним по палубе, попытался узнать его мнение о младшем офицере.
— Хотя мне неприлично судить о старших по званию, — ответил старик, — но так как вы спрашиваете меня бесхитростно, то и я отвечу вам бесхитростно: и я так думаю, и все наши люди тоже так думают, что в нем есть что-то нехорошее, что-то затаенное, чего следует опасаться. Вот что я вам скажу!
Между тем туман уже отчасти рассеялся и лучезарное солнце торжественно показалось на горизонте, золотя верхушки зеленых волн.
Вдруг с подветренной стороны донесся до нашего слуха отдаленный пушечный выстрел. Так как туман еще не вполне рассеялся, то никто из нас не мог различить хорошенько, что там могло быть, но полагая, что это сигнал погибающего судна, мы повернули руль в ту сторону и на некоторое время усилили ход. Мы шли таким образом около пяти минут, когда оглушающий раскат заставил всех нас содрогнуться. Это был уже выстрел не из маленького мелкокалиберного орудия, из каких стреляют, чтобы дать знать, что судно находится в опасности, а громовой раскат крупного орудия, какие бывают только на военных судах.
Звук постепенно замер над водой. Одновременно с этим рассеялся и туман, и я первым увидел на расстоянии одной мили под штирбортом такое, отчего вся кровь ударила мне в голову, а сердце усиленно забилось в груди: два больших судна бок о бок друг с другом шли под парами таким усиленным ходом, о каком трудно себе составить представление, так что море разрезалось глубокой бороздой, обдавая их палубы пенящимися волнами. Ясно было, что это погоня одного судна за другим, погоня и преследование среди белого дня. Что это могло значить? Этот вопрос невольно задавал себе каждый из нас, но ответить на него пока еще никто не мог.
VIII. Моя первая встреча с безымянным судном.
Все не спускали глаз с этих двух судов. То из них, которое было дальше от нас, было длинное, выкрашенное в темный цвет четырехмачтовое судно с поднятыми парусами и двумя высокими, чисто выбеленными трубами, на которых красовалось по черному якорю, несомненно свидетельствовавшему о том, что судно принадлежит к числу судов пароходной компании «Черный якорь».
Благодаря своей очень хорошей подзорной трубе я мог видеть, что палуба этого судна кишела людьми и что все они столпились у левого борта, так как преследовавшее их судно нагоняло их именно с этой стороны. Наше внимание было привлечено главным образом этим преследовавшим судном. Почти одинаковой длины, как и пассажирский пароход компании «Черный якорь», оно сияло и горело, как будто было вылито из чистого золота, и там, где солнце ударяло в него, отражение положительно ослепляло, так что долго смотреть на него было невозможно. Это громадное судно типа больших военных судов скрывало в своих носовых и кормовых башнях по два больших дальнобойных орудий; кроме того, я различал в свою трубу немалое число других, более мелких орудий, уже наведенных и совершенно готовых открыть огонь, но на палубе не было видно ни души.
Судно это обладало такой удивительной быстротой, что это казалось почти невероятным. Я много плавал в своей жизни, не раз переплывал Атлантический океан на самых быстроходных пароходах, плавал на торпедных лодках и миноносцах, но их быстрота не могла сравниться с быстротой хода золотого судна, которое, по моему мнению, делало по двадцать пять узлов в час.
И вот в то время, когда мы смотрели на него, из переднего орудия, стоявшего на носу, показались дым и огонь, и громадное ядро, со свистом пролетев в воздухе, ударило немного впереди пассажирского парохода и с шипением пошло ко дну. В тот же момент на таинственном судне подняли флаг Чилийской Республики.
Погоня становилась с каждой минутой ужасней, так что даже наши люди начали волноваться, и со всех сторон послышались многочисленные возгласы. Я обернулся к капитану, стоявшему неподалеку на верхней крытой палубе, и увидел, что он упорно и настойчиво смотрит на меня. Родрик тоже вышел наверх, но стоял на верхней ступени лестницы, ведущей в кают-компанию, неподвижно, точно окаменев. Старший офицер едва владел собой, а люди экипажа, все до единого, тесной кучкой сгрудились на баке и теперь обращались к нам за разъяснениями.
Все мы были наверху, кроме Мэри, которая еще не просыпалась, и Паоло, который, к великому моему удивлению, все еще не показывался, оставаясь все время внизу.
Первым заговорил наш молчаливый капитан.
— Есть ли нам какое-нибудь дело до этого судна? — резко спросил он.
— Не думаю, но это приятное зрелище, не правда ли, капитан? Чилийское военное судно, преследующее среди белого дня пассажирский пароход! Что вы на это скажете?
Он пренебрежительно пожал плечами и, немного погодя, ответил:
— Я дал бы Бог знает что, чтобы быть на сотню миль отсюда! — затем, быстро повернувшись на каблуках и пристально глядя мне в глаза, он вдруг спросил: — Скажите, желаете вы, чтобы эта яхта благополучно вернулась в порт?
— Ну, конечно, — ответил я, — к чему такой вопрос?
— К тому, что с вашего разрешения я поверну корабль и буду уходить подальше!
В этот момент к нам подошел Родрик.
— Погодите немного, капитан, — проговорил он, — это такое зрелище, за которое я готов отдать половину своего состояния!
— Это ваше дело, господа, — заметил капитан, и в голосе его слышался едкий сарказм, — яхта ваша!
— Мне кажется, что он прав, — сказал я, когда капитан отошел в сторону.
— Нет еще, подождем немного, мы успеем уйти прежде, чем эти двое сведут свои счеты! Смотри, видишь теперь человека на капитанском мостике желтого судна?
С лихорадочной поспешностью я поднес трубу к глазам, и так как солнце заливало своим светом этот мостик, а судно находилось на расстоянии не более полутора миль от нас, то отлично мог различить фигуру человека на мостике безымянного судна, и мне казалось, что я узнал ее, но до поры до времени я не решался сказать об этом Родрику.
— А заметил ты, — продолжал мой друг, — что это странное судно, идущее с такой невероятной быстротой, не выпускает ни пара, ни дыма?
Действительно, он был прав, я не заметил этого.
Вдруг из большого орудия, помещавшегося в носовой башне золотого судна, показался огонь, и снаряд, просвистев в воздухе, на этот раз ударил прямо в переднюю, носовую часть пассажирского парохода. Громкие крики ужаса и отчаяния огласили воздух, на палубе начался страшный переполох. Одновременно с этим на золотом судне стали давать сигналы.
— Капитан, видите, что они делают? Бога ради, посмотрите туда! — крикнул я, но капитан уже сам с напряженным вниманием следил за тем, что делалось на разбойничьем судне.
— Это сигнал лечь в дрейф и ждать шлюпку, — сказал он, — наверное, кто-нибудь едет на пароход.
Не успел капитан договорить этих слов, как с золотого судна действительно стали спускать шлюпку. Оба судна прервали свой бешеный бег, и мы, не ожидая, что они смогут остановиться, очутились теперь совершенно близко от них.
Но враги до того были заняты друг другом, что даже не заметили нас. Я направил свой бинокль на человека, расхаживавшего по капитанскому мостику и, очевидно, распоряжавшегося всем, и на этот раз совершенно убедился, что вижу капитана Блэка, того самого, которого видел в Париже на улице Жубер.