Либо я ничего не скажу, а просто впервые взгляну на человека, который был половиной меня, и постараюсь впитать как можно больше. Фотографий отца я не видела, и мне оставалось лишь угадывать его черты в своих собственных. Я хотела бы запомнить его лицо, если выпадет шанс: когда растешь в приюте, привыкаешь к тому, что в следующий раз дверь тебе может открыть совсем другой человек. Это не жалоба, а такой же факт жизни сироты, как неновые туфли или объедки на ужин.
— Что-то вы притихли, мисс Аойфе. Все путем? — спросил Дин. Туман по-прежнему окружал нас, храня наши секреты от внешнего мира.
— Просто зашибись, — отозвалась я, позаимствовав выражение из лексикона Кэла.
Дин замедлил шаг — теперь мы шли рядом.
— Не слишком-то воодушевлены встречей с папашей?
— Знать бы еще, что он вообще согласится со мной встретиться.
Такова была иная сторона орбиты возможностей. Арчибальд Грейсон может попросту не признать свою незаконнорожденную дочь и захлопнуть дверь у нее перед носом — пусть катится куда подальше. И будет в своем праве, как человек с положением и хорошего происхождения.
Дин подмигнул мне:
— Выше нос, мисс. Я с вами.
С дерева у края поля ухнула сова, невидимая в утренних сумерках. Нерисса терпеть не могла сов, вечно кричала, что они глядят на нее из темноты, «глаза-фонари, а когти у них железные». Если верить светолентам, совы были переносчиками некровируса. Я видела тщательно, до мельчайших деталей, выполненные рисунки их крыльев, наглядно иллюстрирующие законы аэродинамики: летать совершенно бесшумно этим птицам позволяли закругленные кончики перьев. Чего бы я ни дала, чтобы вот так же парить в небе неслышимой, незаметной ни для прокторов, ни для кого вообще. Иногда мне казалось, что если сделаться такой же серой и незаметной, ссутулить плечи и скруглить все торчащие углы, то однажды я тоже смогу подняться в воздух и исчезнуть во мраке вестницей ночи со светящимися глазами. Но пока не получалось.
Вместо этого приходилось смотреть под ноги, ступая по хлюпающей грязи. Хмурый рассвет не располагал к разговорам, и даже Кэл не делал попыток прервать молчание. Мне почти начинала нравиться эта зачарованная тишина, как вдруг в нос ударил сладковатый запах забытого в тепле, протухшего мяса. Вонь душно обволакивала нас, как волглое шерстяное одеяло. Кэл прижал ко рту и носу платок и стал похож на грабителя с большой дороги.
— Все Его камни… что там сдохло?!
Туман разошелся, открывая выгибающуюся горбом черную, водянисто отблескивающую тушу. Громадный глаз без века, мутно-зеленый, затянутый пленкой, поднялся откуда-то из глубин лишенной костей массы.
— Шоггот, — выдохнула я, замерев как вкопанная. — Настоящий шоггот.
Существо выпустило воздух со звуком пара, стравливаемого из трубы. Единственный глаз беспорядочно метался по коже, словно минога под непроглядной морской гладью.
— Он заглатывает тебя целиком, — раздался шепот Кэла, в полном безмолвии показавшийся мне громовым, — и постепенно переваривает внутри себя. Несколько дней уходит на то, чтобы ты стал его частью, и все это время ты живешь, чувствуешь, слышишь его шепот у себя в голове. Проклятая мерзкая тварь. — Он поднял камень и подбросил его на ладони.
— Кэл, нет… — начала было я, но его рука уже взметнулась в воздух и швырнула снаряд.
Небольшой кожисто-мускульный отросток, появившийся из туши шоггота, раскрылся круглым, усаженным зубами ртом, и камень, хрустнув рассыпающейся крошкой, исчез в утробе существа.
Дин потеребил сигарету у себя за ухом, наблюдая за шогготом, который как-то весь встряхнулся, словно медведь, пробуждающийся от зимней спячки.
— Молодец, ковбой. Долго в себе такую дурь вырабатывал или это у тебя врожденное?
— Да у него даже мозга нет! — заспорил Кэл. — Просто тупой, бесчувственный сгусток некровируса. Он ведь и человеком не был, а из грязи вырос. Ожившая зараза, только и всего.
Я зачарованно смотрела, как мягкий, склизкий отросток, корчась, движется по земле, ищет, нащупывает, откуда прилетел камень. Под кожей шоггота открылись новые глаза, такие же болезненно мутные, как и первый.
— Он же слепой, — догадалась я.