Эпилог
Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности.
На протяжении тридцати лет, вплоть до падения в 1989 году Берлинской стены, коммунистические лидеры Восточной Европы задавали себе те же вопросы, которые начали мучить их после смерти Сталина. Почему экономические достижения их системы оказались такими скудными? Почему пропаганда была столь неубедительной? Что питало источник неугасающего инакомыслия и как лучше его перекрыть? Достаточно ли арестов, репрессий и террора, чтобы коммунистические партии могли удержать власть? Или более надежным средством предотвращения социального взрыва должны служить либеральные реформы — толика экономической свободы плюс немного свободы слова? Наконец, на какие изменения готов Советский Союз и где именно Москва проведет запретную черту?
В разное время на эти вопросы отвечали по-разному. После смерти Сталина ни один из коммунистических режимов не демонстрировал той жестокости, какая отличала их в 1945–1953 годах, но даже и после государства Восточной Европы оставались жесткими, деспотичными и чрезвычайно репрессивными. Приход Владислава Гомулки к власти в Польше был отмечен либеральными надеждами и народным энтузиазмом, но очень быстро в стране восторжествовали консерватизм и антисемитизм. Янош Кадар начал править Венгрией с кровавых репрессий, но позднее попытался укрепить свою легитимность, согласившись на некоторую свободу предпринимательства, торговли и пересечения границ. В разгар Пражской весны 1968 года Чехословакия переживала бурный культурный подъем: ее писатели, режиссеры и драматурги завоевали тогда международное признание, но после советского вторжения чехословацкое правительство стало одним из самых жестоких во всем блоке. В 1961 году Восточная Германия, пытаясь воспрепятствовать отъезду своих граждан, отгородилась от Запада стеной, но в 1980-е годы режим без лишнего шума начал позволять диссидентам покидать страну в обмен на твердую валюту, получаемую от правительства ФРГ. Румыния и Югославия в разные периоды пытались занимать особую позицию во внешней политике, дистанцируясь от советского блока, но такая линия была непоследовательной.
Хотя правительства Восточной Европы всегда держались рамок, установленных Советским Союзом, время от времени они экспериментировали — расширяя свободу кооперативов или ограничивая деятельность церкви, наращивая силы спецслужб или допуская бо́льшую свободу в сфере искусства. Иногда либеральные реформы оказывались вполне успешными: так, польские коммунисты после 1956 года вообще отказались от социалистического реализма, а в Венгрии в 1980-е годы были легализованы совместные предприятия. В иных ситуациях либерализация заканчивалась насилием. Во время Пражской весны Чехословацкая коммунистическая партия под руководством Александра Дубчека взяла курс на постепенные реформы, предполагавшие децентрализацию экономики и демократизацию политической системы. Через несколько месяцев в Прагу вошли советские танки, сокрушившие реформаторов и отстранившие Дубчека от власти. В августе 1980 года Польская коммунистическая партия легализовала профсоюз «Солидарность», массовое и низовое движение, к которому со временем присоединились 10 миллионов рабочих, студентов и интеллектуалов. Этот эксперимент завершился через полтора года, когда польские коммунисты объявили военное положение, запретили «Солидарность» и также вывели танки на улицы.
С течением времени страны Восточной Европы все меньше походили друг на друга. К 1980-м годам Восточная Германия создала самое мощное в регионе полицейское государство, Польша отличалась наибольшим количеством верующих, в Румынии постоянно не хватало продуктов питания, Венгрия была известна высоким уровнем жизни, а Югославия имела самые дружелюбные отношения с Западом. Но все-таки в одном очень узком смысле все они были похожи: ни один из этих режимов не осознавал своей неустойчивости по определению. Они брели от кризиса к кризису вовсе не потому, что были не способны к «тонкой настройке» своей политики, а из-за несовершенства коммунистического проекта как такового. Пытаясь контролировать каждый аспект общественной жизни, режимы возбуждали недовольство во всех сегментах общества. Государство устанавливало для рабочих высокие нормы выработки, и поэтому забастовки трудящихся ГДР против завышенных нормативов быстро превратились в форму антигосударственного протеста. Государство диктовало художникам и писателям границы их творческого самовыражения, и поэтому деятели культуры, работавшие в какой-то особой манере, тоже превращались в политических диссидентов. Государство запрещало учреждать независимые организации, и поэтому любой, кто делал это, пусть даже в самой невинной форме, становился оппонентом режима. А когда в независимую организацию вливалось большое число людей — как, например, в Польше, где миллионы граждан примкнули к профсоюзу «Солидарность», — под вопросом внезапно оказывалось само существование режима.