Но мужчин и женщин, вставших после войны во главе восточноевропейских стран, объединяли не только идеи международного коммунистического движения, но также особая культура и жесткие организационные принципы. К 1940-м годам большинство коммунистических партий Европы скопировали большевистские идеи иерархии и номенклатуры. В каждой стране их лидером был генеральный секретарь, а правящая группа называлась «политбюро». Она, в свою очередь, контролировала центральный комитет, более широкий пул аппаратчиков, многие из которых имели свою специализацию. Центральный комитет надзирал за региональными партийными комитетами, а те присматривали за местными партийными ячейками. Низы были полностью подотчетны верхам, а люди, находящиеся наверху, всегда знали, что происходит внизу.
Жители Советского Союза были особенно чутки к иерархическим правилам. Тем, кто был в милости у иерархии, выделялось щедрое поощрение. В 1920–1930-е годы «привилегированной кастой» были политэмигранты. «Мы жили совершенно обособленно, как государство в государстве, — писал один из них. — Нас бесплатно размещали в гостиницах, выплачивали приличное месячное содержание, бесплатно снабжали одеждой. Мы выступали на митингах в фабричных клубах и школах, после которых нас обычно угощали на банкетах. Предполагались также бесплатные походы в театр и прочие развлечения. Те политэмигранты, которые, побывав в фашистских и капиталистических застенках, лишались здоровья, отправлялись в специальные госпитали и санатории на Черноморском побережье. Поскольку политэмигранты пользовались привилегированным статусом, русские девушки увивались за ними толпами»[193].
Самые высокопоставленные зарубежные коммунисты — верхушка Коминтерна, руководители национальных компартий — жили в апартаментах отеля «Люкс» неподалеку от Кремля. Их дети ходили в специальные школы. И Маркус Вольф, ставший потом наиболее известным шефом секретной службы ГДР, и Вольфганг Леонард, оказавшийся позже самым высокопоставленным перебежчиком из Восточной Германии, посещали в Москве одну и ту же школу для детей немецких коммунистов. Люди, не имевшие такого завидного положения, работали в иноязычных советских газетах и в Международной организации помощи борцам революции, оказывавшей содействие коммунистам в западных тюрьмах. Некоторые трудились на заводах и фабриках по всей стране.
И все же, даже занимая самое высокое положение и пребывая в фаворе, эти высокопоставленные иностранцы абсолютно зависели от воли своих советских хозяев и в особенности от причуд Сталина. В дневниках Георгия Димитрова эта беспощадная зависимость иллюстрируется с почти пародийной повторяемостью. На протяжении десятилетия он педантично фиксировал все свои встречи и разговоры со Сталиным, включая те эпизоды, когда он звонил генералиссимусу, а тот, узнав его по голосу и не желая разговаривать, немедленно вешал трубку[194].
Подобно многим, Димитров знал, что его привилегированный статус эфемерен, в чем некоторым пришлось убедиться на собственном опыте. В конце 1930-х годов, когда Сталин занялся чисткой верхов своей собственной партии, иностранные коммунисты тоже попали в жернова. В разгар паранойи, охватившей НКВД, иностранцы оказались первейшими жертвами преследований. Польскую коммунистическую партию, которой Сталин и без того никогда не доверял (в НКВД был специальный сотрудник, занимавшийся ее делами в Москве), уничтожили практически полностью. Из тридцати семи членов ее ЦК как минимум тридцать были арестованы в Москве; в большинстве они были расстреляны или сгинули в ГУЛАГе. Сама партия была распущена на том основании, что в нее «проникли шпионы и провокаторы»[195].
Аресту в Москве подверглись и другие видные иностранные коммунисты — среди них была, в частности, мать упомянутого Вольфганга Леонарда. Каждый ждал, что он будет следующим. Даже Маркус Вольф в своей тщательно отредактированной автобиографии писал о том, что его родители «очень страдали» из-за арестов: «Однажды поздним вечером вдруг позвонили в дверь, и мой обычно уравновешенный отец вскочил и разразился яростными проклятиями. Когда оказалось, что поздним гостем был всего лишь сосед, желавший одолжить соль или спички, отец успокоился, хотя руки у него тряслись еще не менее получаса»[196]. В гостиницах и общежитиях, где проживали иностранцы, аресты шли волнами: «польская», «немецкая», «итальянская» ночи сменяли друг друга. После подобных акций в коридорах отеля «Люкс» воцарялась «удушающая» атмосфера, рассказывает немецкая коммунистка Маргарита Бубер-Нойманн. «Былые политические единомышленники больше не навещали друг друга. Ни войти в „Люкс“, ни выйти из него без специального пропуска было невозможно, а паспортные данные всех гостей тщательно фиксировались. Все телефоны в отеле прослушивались с центрального коммутатора, и мы постоянно слышали щелчок, свидетельствовавший о том, что к линии подсоединяется посторонний»[197]. В 1938 году эта женщина сама была арестована и отправлена в ГУЛАГ. Это произошло через год после того, как арестовали и расстреляли ее мужа.
195
Alexander Dallin, F. I. Firsov, eds. Dimitrov and Stalin, 1934–1943: Letters from the Soviet Archives. New Haven, 2000. P. 28–31.
196
Marcus Wolf, Anne McElvoy. Man without a Face: The Autobiography of Communism's Greatest Spymaster. London, 1997. P. 32.