Разногласия по конкретным вопросам тесно переплелись с личными антипатиями. Прусский кронпринц и Мольтке были в основном солидарны в вопросе обстрела Парижа, однако Фридриху Вильгельму совершенно не импонировали идеи тотальной войны до полного уничтожения одного из противников. В этом он был солидарен с Рооном, однако военный министр и кронпринц активно перекладывали друг на друга вину за затягивание подготовки к обстрелу французской столицы[1081]. Мольтке, как, впрочем, и Бисмарк, подозревал, что кронпринц находится под влиянием своей жены — английской принцессы и является проводником «британских интересов». Король спорил с Бисмарком по политическим вопросам и одновременно по мере затягивания конфликта терял доверие к Мольтке. Периодические трения возникали между Большим генеральным штабом в Версале и командованиями германских армий… Это перечисление можно продолжать бесконечно. «Даже в высших военных кругах, — писал своем дневнике великий герцог Баденский, — иногда ведется тайная война. Один осложняет другому работу или отдает распоряжения, перечеркивающие приказы другого. Бывает, что мнение по какому-либо вопросу формируется на основании не деловых, а личных соображений. В итоге один возражает другому только потому, что не хочет признать его правоту. Возникает масса мелких интриг, которые можно понять, только точно зная отношение соответствующих персон друг к другу. Чтобы решить какой-либо вопрос, приходится совершать множество комбинаций личного характера, дабы что-то вообще продвинулось вперед. Тот, кто не знает этого и, будучи уверенным в правоте своего дела, упускает подобные меры предосторожности, терпит крах»[1082]. Усилению разногласий способствовала и все более ощутимая к концу года усталость от войны в германских государствах.
Однако по другую сторону линии фронта все было еще хуже. В Париже правительство «национальной обороны» действовало в условиях постоянной угрозы революции. По сути, положение Трошю в этом плане мало чем отличалось к концу года от положения Наполеона III. За пределами оккупированной немцами территории энергичные молодые лидеры, стремившиеся продолжать войну любой ценой, находили все меньше поддержки. За их действиями скептически наблюдали другие члены правительства, а местные власти нередко просто игнорировали их распоряжения.
21 декабря Трошю попытался совершить еще одну вылазку, атаковав германские позиции в районе Ле Бурже. В столице была получена информация о приближении Северной армии, и надежды на прорыв блокадного кольца вновь ожили. Две мощные колонны французской пехоты атаковали деревню с разных сторон; артиллерийскую поддержку им оказывал, в том числе, импровизированный бронепоезд[1083]. Сначала французам удалось ворваться в Ле Бурже, однако внутри деревни закипели ожесточенные уличные бои, а к ее гарнизону вскоре подоспели подкрепления. Большую роль в сражении сыграла прусская артиллерия. После полудня французы вынуждены были признать свою неудачу и отступить.
Очередная неудача усугубила кризис в осажденной столице. Нарастало недовольство жителей города, усиливались трения в правительстве. В середине декабря было подсчитано, что продовольствия хватит еще примерно на месяц. Тем временем немцы сделали очередной ход.
В течение декабря Вильгельм I все настойчивее требовал начать обстрел Парижа. Голоса противников бомбардировки постепенно смолкли. Только Блументаль продолжал сопротивляться, требуя, чтобы обстрел по крайней мере ограничили фортами, не затрагивая городские кварталы[1084]. 23 декабря командующим осадной артиллерией был назначен Гогенлоэ-Ингельфинген. Последний принял свое назначение с неохотой; он был в курсе всех интриг и в большей степени опасался не противника, а своих же сослуживцев: «Даже если бы Господь спустился с небес, ему не удалось бы примирить разные точки зрения в Версале»[1085]. Прибыв на место, он, однако, развернул бурную деятельность. В его распоряжении находилось около двухсот тяжелых орудий; сооружение позиций для батарей было почти завершено, оставалось только обеспечить регулярный подвоз боеприпасов. Это удалось с помощью чрезвычайных мер по мобилизации всего доступного гужевого транспорта. Гогенлоэ-Ингельфинген с самого начала выговорил себе независимую позицию и был подотчетен только лично монарху; это предоставило ему требуемую свободу рук.