Уже к десяти вечера «отредактированный» прусским министром-президентом текст телеграммы, вошедшей в историю как «Эмcкая депеша», был распространен большим тиражом в Берлине в качестве бесплатного приложения к газете «Норддойче Цайтунг». Бисмарк также позаботился немедленно известить об «инциденте» иностранные правительства. Всего за несколько часов «Эмcкая депеша» облетела все европейские столицы, вызвав сенсацию.
Подлинник «Эмской депеши» так и не был найден в немецких архивах, что заставляет некоторых исследователей усомниться и в том, что дело обошлось невинной «редактурой» текста, как в том уверял германский канцлер. Еще в 1960-х гг. известный американский историк-международник У. Ленгер в своих работах пришел к заключению: «трудно отделаться от вывода, что рассказ Бисмарка о произведенном телеграммой из Эмса впечатлении является выдумкой от начала до конца»[116].
Многие современные германские историки, однако, склонны оправдывать Бисмарка в истории с Эмской депешей, расценивая ее как вполне легитимный ответ прусского правительства на французскую провокацию, имевший целью избежать угрозы дипломатического поражения. Известный специалист по дипломатической истории Э. Кольб возлагает основную вину на французское правительство, стремившееся к привилегированному положению в Европе. Он остается на этих позициях и в недавних своих работах: «он [Бисмарк] искалечил текст и жестче сформулировал последнее предложение, но Эмская депеша от этого не стала ни «фальшивкой», ни «провокацией войны», как вновь и вновь утверждается»[117]. Полностью поддерживая эту точку зрения, М. Онецайт пишет о том, что термин «фальсификация» вообще неприменим к данной ситуации: все подобного рода документы передавались в печать не в оригинале, а в отредактированном виде[118]. Д. Ветцель, в свою очередь, стремится занять промежуточную позицию. Критично относясь к свидетельствам прусского министра-президента, но полемизируя с Й. Беккером, он называет действия Бисмарка «спровоцированной оборонительной войной»[119].
Любопытно, что некоторые современные авторы вообще отказывают «Эмской депеше» в значении решающего эпизода июльского предвоенного кризиса. Признавая ее «искусной фальсификацией», Й. Беккер, тем не менее, придает ей исключительно второстепенное значение. По его мнению, к этому моменту война была неизбежна, с учетом настроя ключевых игроков с обеих сторон (Мольтке и Бисмарка в Берлине, Грамона и Лебёфа в Париже). Его аргументация строится на основе свидетельства историка Леопольда фон Ранке о том, что решение о войне было принято в Берлине за сутки до провокационного ультиматума Грамона. В ответ на уверение Мольтке в том, что «мы будем во всеоружии», прусский министр-президент ответил: «Если таково Ваше мнение, то приступайте». Если следовать этой версии, ключевым стал ужин у Бисмарка с Рооном, Мольтке и Эйленбургом 12 июля, а не ужин 13-го, столь драматично описанный в «Мыслях и воспоминаниях» канцлера[120]. С французской стороны мобилизационные меры фактически начались в обстановке секретности еще вечером 13 августа. Обнародование в прессе скандальной Эмской депеши лишь дало удобный повод правительству придать эти меры огласке и получить на них одобрение парламентариев[121]. Конечно, эти меры еще не имели необратимого характера и сами по себе еще не означали войну. Но они выдавали моральную готовность руководства двух стран к последнему шагу.
Собранный исследователями огромный массив исторических свидетельств по-прежнему оставляет широкое поле для интерпретаций и трактовок. Однако можно отметить, что к действиям Бисмарка весной-летом 1870 г. не подходит предложенная некоторыми исследователями концепция «балансирования на грани войны». Последняя предполагает, что канцлер должен был оставить противнику путь к отступлению, пусть и ценой дипломатического поражения. В реальности же он загонял Наполеона III в угол. Проблема заключалась в том, что в этом ему активно помогала французская дипломатия.
В Париже, между тем, «Эмскую депешу» прочли так, как этого Бисмарк и добивался — как прямой вызов и оскорбление. Утром 14 июля в присутствии Наполеона III собрался Совет министров, призванный решить вопрос войны или мира. После долгих дискуссий военный министр Лебёф поставил вопрос о призыве резервистов, что было равносильно объявлению войны. Не успели его коллеги одобрить это предложение, как им доставили депешу Бенедетти, излагавшую произошедшие накануне события в истинном свете. Герцог Грамон вновь выдвинул идею созыва международного конгресса по «испанскому вопросу». Наполеон III поручил министру иностранных дел подготовить соответствующую декларацию. Однако к вечеру под давлением супруги он вновь успел поменять свое мнение в пользу войны[122].
116
118