Когда меня оттащили, облили холодной водой и сунули в руку кружку с пивом, никто уже не смеялся. Роза так роза. ОК, Чубака, это не пропеллер, и даже не похоже. Только уймись.
Ни одной собаке я не объяснил, конечно, что этот цветок называется Rosa Shrub Angelica. Захотят — сами найдут. Информация открытая.
Мы с моей девочкой подваливаем к жуткому обломку железа, с рваными краями, вывернутыми наружу, с черным от копоти нутром, с вспузырившейся от жара краской, с торчащими обрывками труб и кабелей — маленький кусок взорванного крейсера, примерно десятая часть. Он больше моей "Красотки" раза в полтора. Манипуляторы ухватывают обломок, запаковывают в "авоську" — то есть обвязывают тросами, — подцепляют на буксире к нашей корме. Есть добыча. Вон еще кусище болтается, явно от носовой части. Подберем и его.
Когда связка авосек по массе приближается к целому крейсеру, я надеваю скафандр и выбираюсь наружу. Пацанке не сдвинуть такой груз без дополнительной тяги. На каждый обломок надо поставить примитивный движок с дистанционным управлением. Тогда колбаса пойдет своим ходом. Конечно, когда связка уже стронулась, двигатели не нужны — по инерции доплывем. Включу их только для торможения, на подходе к Лаоре.
Поглядываю по сторонам. Случается, иные приборы в этих руинах поддаются ремонту. Те, что с виду не безнадежны, надо снять: их можно продать скупщику, отирающемуся возле бара. На всякой планете, только свистни, сбегутся стайкой поглядеть: что там мусорщик из рейса приволок? И посеребренные контакты лучше не оставлять. И если вдруг какая микросхема уцелела, лучше ее протестировать, прежде чем кинуть в общую кучу.
Заодно осматриваю добычу на предмет трупов. Чаще всего их нет. Иногда есть.
Рассказывают, иногда удается найти живых. Сам не находил ни разу. И, честно говоря, трудно себе представить, чтобы кто-то мог выжить при таком чудовищном взрыве. Да еще и пожар.
С другой стороны, уцелевшие узлы ведь встречаются? Почему бы изредка не встречаться уцелевшим людям? Но не видел. Только слыхал — бывает.
Возвращаюсь в кабину, запускаю свой двигатель и движки на колбасе. Тут надо действовать аккуратно, чтобы добыча не впаялась мне же в корму. Ну за пятнадцать лет в этом деле так насобачишься, что хоть с закрытыми глазами и без приборов. Нутром чуешь, если колбаска дурит.
Поэтому у меня она не дурит никогда.
Поехали.
Курс на Лаору.
Поблизости тянутся с упаковками металлолома друзья-товарищи, они же конкуренты. Мигаем друг другу сигнальными огнями. Иногда переговариваемся. Иногда, если вдруг у кого проблемы, приходим на помощь.
До Лаоры ходу недели две, а то и три, и четыре — в зависимости от того, далеко ли шел бой. "Красотка" плывет себе, тянет за собой колбасу. Делать нечего. Хочешь — книжки читай, хочешь — кино смотри. Еще хорошая штука — играть с компьютером. Некоторые летают по двое-трое, тогда можно еще поболтать друг с другом и попеть хором. Но я хожу один. После десяти лет с Легранжем это большое удовольствие — в поле зрения на парсек ни единой рожи.
Собственно работа теперь будет на разгрузочном модуле плавильного завода. Там только поворачиваться успевай: рассортировать груз, да чтобы не обдурил приемщик, чтобы все печати поставили, чтобы деньги перевели вовремя — и стапеля надо освободить быстро, уже очередь собралась, уже ругаются в эфире, не стесняясь в выражениях: "Что завозился, Чубака, обалдуй мохнатый? Живее давай, у меня бэттлшип ждет!"
И ничего я не мохнатый. Я даже усы не отращиваю. Неудобно в скафандре с лишней растительностью.
Просто этот тип, Чубака, по которому мне влепили прозвище еще в глубоком детстве, говорят, был до ужаса лохматым парнем. Я знаю, у меня есть его портрет. Сеф подарил, когда нам было лет по шестнадцать.
* * *Я рано осиротел — мама умерла, отец погиб при Сильфиде в 685-м, и службы опеки запихали меня в приют. Там сытно кормили, одевали и следили, чтобы мы не пропускали школу — но это и все. Когда старшие били младших и отнимали у них вещи, воспитателей никогда не оказывалось рядом. Я был вспыльчив, в драке легко впадал в бешенство. Пелена застилала глаза — и тут уж лупил, не чувствуя ответных ударов, пока не оттащат. Так что меня быстро перестали задирать. А моего друга Сефа били часто. Он не нарывался. Просто у него была аура жертвы, которую иные чуют безошибочно. И конечно, я зверел, лез в драку, разбивал кулаки и чужие носы, ходил вечно в ссадинах — а Сефу от этого мало было проку. Однажды нам это надоело, и мы сбежали.