Главный подался вперёд.
Я оттолкнул мешавшего Ёнси и тоже шагнул вперёд. Тварь была выше меня на две головы.
— Стой, стой, — сказал я. — Это не тебе. К Зоаву веду.
И я вытащил из-за пазухи давно позеленевшую медную печать на шнурке.
Когда-то давно я добыл её у ублюдка, который водил сердцеедам обед. Я не знаю, чем ему платили — наш разговор окончился на самой напряжённой ноте. Я не стал обыскивать тело, взял лишь печать, что он носил поверх панциря. Сердцееды — давние, выродившиеся после Безумных войн потомки некогда славного ордена, — сообразительностью не отличались, кроме Зоава. Он был у них за главного — если был. Я никогда его не видел. Достаточно было показать им печать и сказать, что обед не для них, и в большинстве случаев это помогало.
— Вот она, оказывается, где. А я уж думал, навеки пропала, — сказал главный, доставая из-за пазухи такую же, только более засаленную. — Ну, спасибо, что привёл. Я и есть Зоав, если что.
— Пел, Ёнси, бегите! — заорал я и выхватил самострел. Зоав отшвырнул меня в сторону, и второй коротким движением ударил меня пилой по руке. Хлынула кровь, самострел полетел в жухлую листву, и в тот же момент я, словно шилом, ткнул его в бок — левой, ножом. Он оттолкнул меня так, что я едва не упал.
Енси вскинул наконец самострел, и Зоав походя полоснул парня ножом по горлу.
За спиной я почувствовал испуг, испуг Лоды, но что-то было неправильно. Судя по ощущениям, Лода быстро удалялся влево-вверх.
Высоко вверх.
Я обернулся. Он был на месте, с клинком в руке, а перепуганный грач его набирал высоту.
Того, кто назывался Лодой, я не чувствовал. Грач улетал, унося с собой отметину той самой человеческой эмоции, которая захватила и меня.
Ужас.
Ставра отбросила плащ, тускло блеснул тёмный, закопчённый металл. Стальное тело, едва ли женских форм, защищённые шарниры суставов, проклёпанные швы. Возможно, его и можно было бы принять за доспехи, если бы не голова.
Вместо неё была клетка из прутьев, покрытых шипами, с заметавшейся, сонной сорокой внутри. К прутьям были грубо привязаны две толстые каштановые косы, неровно срезанные с кого-то.
Я видел убегающую Пел, чувствовал цепенеющую, испуганную злость тяжело раненного Ёнси, страх проснувшейся птицы в голове Ставры. Из людей тут оставался только я. Такой вот дурной фокус — только что ты был в толпе, и вот в одиночестве, хотя почти никто никуда и не уходил.
Холод пронзил меня, мороз сковал, словно зима была уже здесь. Вот почему, понял я, так потянуло холодом от вечерней улыбки Лоды. Вот почему они ходили в плащах сектантов.
Вот где видел я тот узор — давно, давно, на той вечеринке, при свете жёлтых фонариков, Этдоттир танцевала с высоким парнем, и её каштановые волосы перехватывала на лбу синяя лента с ромбами.
Наверное, косы её были повязаны такими же, когда она встретила неживых, а те вынули из неё душу и посадили в сороку.
Чтобы я подумал, что там, под плащом — человек.
Я слышал про такую магию, но сейчас не мог вспомнить слово, навязчиво крутившееся в голове. Не «некро», нет, но похоже, так похоже, и так же страшно.
Я закричал. Я кричал, потому что сам привёл нежить в Мохнатый лес. Сам вёл её к живым. Я. Сам.
Дальше всё было быстро.
Рука Ставры со щелчком разложилась, удлинившись раза в полтора и обретя лезвие; сердцеед с пилой выронил свой то ли хирургический, то ли столовый инструмент и упал бездыханный, с пробитой грудью — Ставра защищала меня. К моему ужасу, я был ей нужен.
Зоав подхватил из мха камень и могучим броском опрокинул неживую навзничь.
Лода схватился с третьим сердцеедом, выдернув из-под плаща кузнечную заготовку меча.
Я бросился мимо Ставры к оружию, пятная листья кровью; подхватил два самострела и нажал на спуск. Одна стрела вошла в грудь Лоды, вторая в висок. Неглубоко, но я понял, что он не железный.
Лода выбил топор из рук сердцееда первыми двумя ударами, но тот перехватил руку нежити своей лапой и сжал. Что-то загудело в воздухе, до визга, вся фигура Лоды завибрировала крупной дрожью. Ставра вскочила абсолютно нечеловеческим движением. Сорока в её голове валялась оглушённая, и неживая ощущалась мной как пустое место. Теперь было понятно, почему эмоции у моих ведомых были такими нарочитыми и чуть запоздалыми — они лишь внушали дремлющей в теле птицы человеческой душе нужные сны. Только испуг смог нарушить положение дел.
Лода рванул руку и располосовал сердцееду пальцы. Подскочивший Зоав ударил Лоду ножом в бок — нож соскользнул, — а потом в лицо. Второй навалился на Лоду и подмял его под себя, сомкнув зубы на запястье, а окровавленной левой комкая плащ.