– Которые готовлю я, – вставила Ципа, – но недолго мне мучиться. Только не расстраивайся – вот повалит сюда народ, особенно американцы, смотреть на Артуровы развалины, тогда и развернешься.
– И для этого я изучал испанский и каталонский, – угрюмо проворчал Редж.
– Все зависит от тебя, – сказал я ему. – Тебя никто не заставляет здесь сидеть.
– Хотел пожить спокойно. Вернуться, так сказать, к истокам. Знаешь, мать пишет, что видела меч. – Я не уловил связи. – В Ленинграде, в Эрмитаже. Там устроили выставку трофеев из Восточной Германии. Так что Дэн был прав, и отцовская энциклопедия не врет, и та книжка, написанная моим тезкой. В Ленинграде считают, что это чудом сохранившийся меч Аттилы, и буква А на клинке – тому доказательство. Меч Артура для этих безбожников не святыня, а всего лишь музейный экспонат.
– С ума сойти, – все еще не верил я.
– Ты готов сойти с ума от такой безделицы? А если завтра эти изуверы сбросят на нас атомную бомбу и настанет конец света, ты снова станешь сходить с ума? Безумие становится нормой.
– Как живется твоей матери в безбожной России? – спросил я.
– Она о многом умалчивает. Письма проходят через цензуру. Послушай, – повернулся он к Ципе, – я пойду прилягу. А ты можешь излить свою страдающую душу любимому брату. – Сгорбившись, как старик, он зашаркал вверх по лестнице.
Я поцеловал сестру, извинившись, что не сделал этого сразу как вошел.
– Значит, не ладится у вас.
– Мы хотели ребенка, – ответила Ципа, – но не получилось. Во мне ничего не удерживается. Он говорит, что для меня дети – барабаны и колокольчики. Наверно, он прав. Невозможно иметь все, что захочешь. Трудно оставлять его одного, но я думаю, он сам здесь не задержится. Школе в Бридженде требуется учитель испанского. Валлийцам нравится испанский.
– Значит, вы оба здесь не задержитесь. Ну и что дальше, каждый будет жить сам по себе?
– Не знаю, ей-богу, не знаю. Но не думаю, что мы расстаемся навсегда. Надо как-то попытаться преодолеть прошлое, правда? Он очень много пережил, в том числе из-за меня. Я-то совсем не мучилась. Теперь снова возьму в руки палочки и начну отбивать ритм.
– Знаешь, я никогда не понимал разницы между барабанщиком и ударником.
– Барабанщик у них уже есть, Джек Этеридж нашел одного, очень хорошего – беженца-еврея из Дрездена по фамилии Апфельбаум. Его выгнали из Германии эти кретины, когда стали бороться за арийскую чистоту в музыке. Он занят только в классических вещах, а меня пригласят, если будут исполняться современные – «Жизнь героя» Рихарда Штрауса, например, или Бенджамин Бриттен, или еще что-нибудь, где в составе оркестра есть экзотические ударные. Кроме того, мне придется замещать Апфельбаума, когда он играет в другом оркестре. Теперь многие работают в нескольких местах сразу. Денег ведь платят немного.
– Небольшой приварок к семейному котлу?
– Можно и так сказать. Редж без конца твердит о самородке, который лежит в банке на имя его матери. Теперь на этом помешался. Каждое утро просматривает в газетах цены на золото и подсчитывает, сколько этот самородок стоит. Бубнит, что целое состояние без толку пропадает.
– Вот бедолага.
– Ты знаешь, я тоже так думаю. Бедный Редж.
В этот вечер я разливал напитки по кружкам и считал мелочь. Посетителей было немного. Тоскливо здесь живется, что и говорить. Старики медленно, стараясь продлить удовольствие, потягивали пиво. Те, что помоложе, играли в дартс. Тупые, без проблеска мысли в глазах лица. Расстреляй их из пулемета – никто не заметит потери. Тем не менее природа распоряжается по-своему: оберегает серость и уничтожает таланты, обрекая их на голод и мучительную смерть. Я часто думал о том, сколько ярких личностей погибло в Освенциме.
У стойки бара появилась молодая, состоятельная на вид и никому не известная пара, муж и жена, а может, и любовники, явно городские, – путешествуют, забрели случайно в деревенский трактир. Казалось, война их не коснулась. Очевидно, желая произвести впечатление на присутствующих, они заказали сухой мартини и очень удивились, когда выяснилось, что в этом захолустье знают рецепт. Заказ повторили, но Реджу пришлось сказать, что, к сожалению, закончился джин.
– Немудрено, только у носатых его теперь и найдешь, – сказал благоухающий дорогим одеколоном упитанный мужчина, обращаясь к своей бледной и тонкой, как тростинка, спутнице.
– Вы имеете в виду евреев? – вежливо спросил Редж, глядя на его красноватый мясистый нос. – Что ж, здесь три еврея, и от них вы не только мартини, но и ничего прочего не дождетесь. И если через три секунды вы, любезные господа, отсюда не уберетесь, придется мне расплющить ваши нежные арийские носы. А ну, выметайтесь отсюда, подонки.