В университете на испанском отделении учились в основном валлийцы. Они предпочитали испанский из-за системы гласных, похожей на валлийскую. Сам Хорхе Льюис был родом из Чили, где валлийские фамилии встречаются на каждом шагу. Однажды он влюбился в Каталонию и теперь вел факультатив по каталонскому языку, который славится богатой литературой.
– Помешательство, говоришь? Пойми, это наша война. И твоя тоже, если б у тебя хватило ума смотреть на вещи прямо. Евреи – первые, кому надо бить фашистов.
– Дай срок… Подлый мюнхенский сговор их не спасет.
Помню, в октябре 1938 года, в самом начале семестра, в обеденный перерыв мы устроили первое собрание Союза мужчин. Мы с Реджем спорили, который из Марксов важнее: Карл или Граучо.[30] Редж отстаивал Карла с большей находчивостью, чем я – Граучо. Я восхвалял последнего как философа-лингвиста. Редж славил Карла как создателя новой, неукротимой, захватывающей игры под названием диалектический материализм и закончил свое выступление, исполнив отрывок из «Пляски смерти» Одена на музыку «Свадебного марша» Мендельсона:
Маркса он изображал, нацепив похожую на гнездо фальшивую бороду, а сцену покинул, отбивая каблуками «Траурный марш» Шопена в исполнении Джека Пикфорда. Потом мы пошли в «Стейерман» на Динсгейт, где он купил фляжку для виски. Остальную амуницию он получит в Барселоне вместе с другими питомцами Хорхе Льюиса.
– А что скажет профессор Пульга по поводу массового дезертирства с его факультета?
Все прекрасно знали, что Пульга симпатизирует фашистам.
– Он считает, что мы с Льюисом едем воевать за католическую веру. Дурак набитый. Думает, мы будем драться за Кастилию, отстаивать то, чему он нас учил. Сумасшедший.
– Вот и я говорю, коллективное помешательство.
– Отца с матерью жалко, – продолжал Редж. – Отец все твердит о своем везении. Это правда, везло ему. А теперь он думает, что на его детей, в отместку за его везение, обрушатся все несчастья мира. Валлийское суеверие, бредятина. Все мы – баловни судьбы. Зажрались, денег куры не клюют…
– Можно у тебя сигаретку стрельнуть?
– Да бери, бери хоть все.
Он отдал мне всю пачку, щедрая душа. Будет чем угостить его сестру на вечеринке. Автобус остановился на Лайм-гроув, и я вышел. Он поехал дальше, в Фэллоу-филд.
Беатрикс, для друзей Трикси, разливала чай, а один из ее прыщавых воздыхателей раздавал круглые печенья. Ей было двадцать, но в простом светло-зеленом платье, с золотыми волосами, зачесанными назад, темных чулках и туфлях на высоких каблуках она казалась взрослее. Многие девчонки ее возраста сутулились, были угловаты, пахли потом и чернилами. Беатрикс безупречно владела собой и даже крышку большого красного чайника поднимала с невыразимой грацией. Что касается любовного опыта, то здесь она была по-своему уникальна. Она не поддавалась на ухаживания, и в то же время все знали, что она спит с мужчинами. Даже студенты-медики, которые любят посмаковать анатомические подробности своей интимной жизни, никогда не смели пройтись насчет Беатрикс. Когда она входила в университетскую столовую, вместо театральных вздохов или телячьего мычания воцарялась тишина. Ее тщетно пытались соблазнить, она соблазняла сама. Мужчины, обольщенные ею, не распространялись о полученном удовольствии. Они держали рот на замке, будто богиня наложила на них обет молчания.
В этом году она заканчивала исторический факультет, но продолжала слушать курс по политической философии и специализировалась по истории советской дипломатии. Русская по материнской линии, она в подлиннике читала документы, поступавшие из Москвы и переводила их на английский. Переводы ее были под стать внешним данным. Профессор Л.Б.Намьер отзывался о ней только в превосходной степени – наверно, был влюблен. Она не провоцировала, вопреки распространенным слухам, его интерес, это противоречило ее правилам. Соблазняя мужчин, она не преследовала иных целей, кроме физического удовлетворения.
Профессор Пирс весь сиял и энергично пыхтел трубкой. Когда десять или двенадцать студентов наконец расселись за столом, он объявил тему дискуссии: отношение государства к философии национализма. Я пристроился рядом с Беатрикс и предложил ей сигарету, одолженную у ее брата, затем протянул зажигалку. Химическая зажигалка оказалась недолговечной новинкой: первая затяжка приобретала от нее кисловатый привкус. Беатрикс с любопытством ее оглядела, потом с тем же любопытством, будто впервые увидела, взглянула на меня, хотя мы были знакомы уже целый год. Вскоре дискуссия перешла на тему расовой философии нацизма, и один юноша в сорочке с грязным воротничком и захватанных пальцами очках стал неосторожно распространяться о необходимости блюсти чистоту расы. Гитлер, мол, во многом заблуждается, но прав, когда говорит, что смешанные браки нужно запретить.