Соединившись в плену, союзники устроились на ночлег, сбившись в тесную кучу, чтоб согреться, но это не помогало. Время от времени между ними вспыхивали драки. «Это вы, пидоры, просвистели свои позиции». – «Ах ты, скотина американская! Этот вшивый янки смеет еще что-то вякать!» Охранники-немцы весело взирали на эту междоусобицу, подтверждавшую заверения их пропаганды, что противник полностью деморализован. На рассвете пленных погнали дальше.
У южных предместий Рима к ним присоединили еще четыреста пленных британцев, янки и хмурых смуглых алжирцев, попавших в плен при «штурме необоримой линии Густава». Уже стемнело, когда они вошли в Рим через ворота Святого Себастьяна, и наступил комендантский час. Под ущербной луной можно было разглядеть термы Каракаллы.
– Господи, – крикнул один остряк, когда их остановили возле Колизея и прикладами загнали внутрь, – никак, они нас львам скормить хотят.
Шоукросс бубнил что-то о викторианском героизме и смерти от римской лихорадки, наблюдая, как те, кто мог, испражнялись среди древних руин за амфитеатром. Большинство по-прежнему мучилось запором. Один янки, совсем мальчик, плакал, вспоминая мамочку-товарищи пытались его утешить. Наутро, закоченевших и растрепанных, их погнали дальше на север по Виа Национале. Римляне провожали пленных грустными взглядами, молча, опасаясь выражать сочувствие к ним или радость по случаю высадки союзников. Хотя нашелся молодой человек в одежде священника, не побоявшийся благословить их. Коротышка, похожий на дворника, попытался угостить Фреда Слэйда сигаретой. Охранник-немец отшвырнул его прикладом винтовки. Нарушив строй, Дэн Джонс, Фред Слэйд и Джек Протеро бросились на этого выродка, но тут же были водворены обратно жестокими ударами в спину.
– Запевай, ребята, – крикнул кто-то, но никто не знал, что петь.
Их учили песням о том, как бить врага и одолеть силы зла, а других песен петь не хотелось, но потом какая-то группка завела на мотив «Полковник Боги» грязные частушки, не сулившие фрицам ничего хорошего, – благо те не понимали слов. Под эти частушки они вошли на Термини, центральный римский вокзал. Сопровождаемые монахиней школьники в синей форме смеялись, тыча в них пальцами.
– Со всех сторон – одно дерьмо, жаль, что я не гриб, какая почва пропадает, – сказал Протеро.
Их загнали в зал ожидания. Римские граждане были поглощены мирными заботами. В киоске торговали газетами. На стенах висели рекламы святой воды и сигарет «Национале», правда плакат, гласивший «Муссолини всегда прав», был перечеркнут.
– На каникулы едем, не иначе, – мрачно заметил колизейский остряк. – Мамочки, а я лопатку и ведерко потерял!
Их провели под узорной железной аркой на длинный перрон, который подметали туповатые на вид, одетые в синее люди.
На платформе под охраной двоих юных немцев с винтовками стояло множество пронумерованных ящиков. Тем не менее какой-то американец в очках, с двумя серебряными галунами на рукаве, решился подойти и рассмотреть груз поближе. «Награбленные трофеи», – презрительно заключил он и запустил руку в один из ящиков. Его отпихнули прикладом, в ответ янки проорал что-то по-немецки. Немецкий офицер в начищенных до блеска сапогах и безупречной шинели вежливо сделал замечание охраннику за неподобающее обращение с пленными, а затем на отличном английском обратился к американцу:
– Позвольте мне удовлетворить ваше любопытство. В этих ящиках находятся сокровища бенедиктинского монастыря Монте-Кассино. По настоянию аббата они отправляются на хранение в Рейх. Вам оказана высокая честь проследовать с ними в одном составе. Прискорбно, что варварский международный иудо-большевизм руками англосаксов пытается разрушить древнейший центр христианской культуры. Как видите, ваше путешествие на восток пройдет в приятном соседстве, не лишенном святости. Желаю вам Gute Reise. [40]
И он гордо прошествовал дальше в сопровождении фельдфебеля. Американец бросил ему вслед что-то про Arsch [41]Адольфа Гитлера. Туг подошел длинный итальянский состав. Лишь только он остановился, американский капрал выкрикнул:
– А ну, ребята! – и прыгнул на рельсы, за ним еще четверо или пятеро солдат прошмыгнули между вагонами и выскочили по другую сторону от поезда, но пули охранников тотчас настигли беглецов.
– Все по вагонам, – крикнул офицер-американец. – Чатгануга моя, чух-чух. Чур в дороге не бузить.
Если он и не был родом из Чаттануги, все равно был прав.
При известии о высадке союзников в Нормандии в Гибралтарском гарнизоне стало неспокойно. Все понимали, что война кончается, пора подумать о будущем. В Инженерном клубе не угасали ежевечерние политические дебаты, организованные «Литературно-дискуссионным обществом Гибралтара». Валлийские сепаратисты, или «Сыны Артура», пользовались правом высказываться наравне с коммунистами, либералами и сварливыми фанатиками «Партии Содружества». Консерваторы, не считая полевых офицеров, в спорах не участвовали.
Старший сержант Алед Рис размахивал деревянным обрубком, напоминавшим меч.
– И нечего ржать! – кричал он насмешникам. – Раскопки в Бреконшире доказали, что меч Артура существовал и выглядел именно так. Прошу считать этот меч символом древнего королевства, утратившего свои права, которые мы теперь обязаны восстановить.
В ответ раздавались добродушные реплики:
– Скажи лучше, кто смастерил этот деревянный меч, уж не Джон ли Плэйер?
Так прозвали сержанта 1-го Гертского полка, которому полковник в целях возрождения давно забытой полковой традиции приказал отрастить бороду, точь-в-точь как у матроса на пачке сигарет «Джон Плэйер».
– И чего вам, брюквоедам, недостает?»
– Зовите нас как хотите, но знайте, чего мы хотим. Главное – покончить с проклятым игом саксов, а это значит иметь свой собственный парламент и своего законно избранного лидера – для начала президента, а потом и наследного монарха. Мы не желаем делиться нашими природными богатствами, требуем судопроизводства и образования на родном валлийском, хотим собственную армию и флот, свою, никем не навязанную внешнюю политику, валлийское гражданство и паспорта, свой пограничный контроль. Долой саксов, разгуливающих по нашей земле, как по своей собственной!
Речь Аледа Риса сопровождалась хохотом и улюлюканьем, будто это было исполнение комических куплетов. Вскипевший от негодования Бен Гриффитс встал, чтобы навести порядок.
– Смейтесь, смейтесь, смехачи. Поглядим, кто будет смеяться, когда настанет великий день. Где сейчас те, кто смеялся над Гитлером и его головорезами? Над Лениным и Сталиным тоже смеялись, только впредь уж вряд ли будут. За что мы воюем все эти годы, если, конечно, считать, что мы воюем, а не обжираемся апельсинами? Подумайте хорошенько, и вы поймете, что речь идет об освобождении целых народов от ярма тирании. Мы не наивны, чтоб надеяться на политиков, которые придут после окончания войны к власти и станут поддерживать идею независимости Уэльса, – что им до нас? Валлийцы сами обязаны добиться независимости, но сейчас мы обращаемся к присутствующим здесь англичанам, шотландцам и ирландцам с просьбой понять, что мы говорим только о наших правах, которые должны уважать наши ближайшие соседи. Свободный Уэльс всегда протянет дружескую руку соседям на другом берегу Ирландского моря или в Каледонии, их стремление к самоопределению получит нашу братскую поддержку. Наступает эпоха малых народов. Мы воюем за свободу уже много лет, но предстоят еще долгие годы борьбы. Пусть этот деревянный меч лишь ничтожная копия сияющего клинка, который отсечет саксонский нарост с живого тела Уэльса. Земля наших отцов снова станет достоянием ее сыновей и дочерей.