– Мы еще не приехали.
– Я хочу взглянуть на Артуровы руины. Остановите, пожалуйста, вон там, – попросил он водителя.
– Но оттуда же пешком далеко будет. Мы опоздаем, – сказал Дэн.
– Ничего, подождут.
Автобус проехал узким переулком, так что ветви деревьев скребли окна, и остановился.
Ворота, свисавшие со сломанных петель, были распахнуты. На месте раскопок паслась одинокая старая лошадь. Дэн ворчал, путаясь и спотыкаясь в густой траве. Дул прохладный восточный ветер, солнце скрылось за тучей, напоминавшей очертания Африки.
– Какого черта тебя сюда понесло, – не унимался Дэн. – Чьи это владения?
– Ничьи. Наши. Как Стоунхендж.
Дэн огляделся. Вокруг валялись лишь старые камни. На одном из них, служившем подпорой разрушенной стены, над странной щелью виднелась надпись: GLAD ART REG.
– Знавал я одну девчонку, которую звали Глэд, – сказал Дэн. – Многие носят имя Арт. Видишь, здесь три имени, и одно из них твое.
Руины находились в глубокой впадине – хорошо здесь, наверно, влюбленным парочкам летними ночами прятаться в высокой траве.
– Смотри, это тоже из области полового влечения, – сказал Редж, показывая на длинную узкую щель под надписью. – Лоно в ожидании меча. Я не верю, что ты мог видеть его. Игра воображения. Удивляешь ты меня, любезный братец. Раньше ты не отличался богатой фантазией.
– Я своими глазами видел эту штуку с буквой А, как в отцовской книжке, – сердито сказал Дэн. – Красные размахивали этим мечом, после того как устроили пожар в том городке, название которого я забыл, и Шоу-кросс, единственный образованный из всех нас, видел его и подтвердил, что немцы привезли меч в одном с нами поезде из Италии. И он лежал в ящике в монастыре, откуда его выволокли красные. Теперь меч у них, по никто не знает, где именно, ведь Россия – жутко огромная страна, – пояснил Дэн. – А вот Шоукросса не спасла от смерти его образованность.
– Наверно, Шоукросс имел в виду Монте-Кассино, – рассуждал Редж, – по книгам все сходится. Бенедиктинцы и британский королевский дом. И попадает он то в одни, то в другие безбожные руки. Орудие варваров, очищенное христианским королем в праведном бою с другими варварами, которые теперь называются англичанами. Если меч настоящий, он мог храниться в этом камне, а вынуть его из каменных ножен мог только его истинный хозяин. Хотя то, что видел ты, вероятно, просто подделка.
– Эта щель светится в темноте, – сказал Дэн, – ну, как стрелки на часах, понимаешь?
– Чего-чего?
– Я как-то вечером ехал на автобусе мимо, вижу светится что-то. Вроде как рыба длинная ночью в воде.
– Померещилось тебе, Дэн. Не выздоровел ты еще, как и я, вот и привиделось невесть что.
– У меня с мозгами порядок, – резко ответил Дэн. – Только рана в боку иногда ноет, особенно перед дождем. Я теперь дождь загодя чувствую. Вот и сегодня. Некоторые носом дождь чуют, а я боком.
– А я совсем запахи не различаю, – грустно заметил Редж. – Еще с Испании, когда мне нос разбили. Теперь мне что розы, что капуста – все едино. Я и говорю, всех нас покалечило. Странно, как раны реагируют на погоду, – добавил он, глядя на каменные ножны. – Все живое чувствует грозу: птицы летают низко, коровы ложатся на землю. Один мой нос ничего не чувствует. У Ципы начнет изо рта плохо пахнуть, а я даже не замечу.
– Зачем ты такое про свою жену говоришь? Она славная, а ты, чертов жулик, мизинца ее не стоишь. – Дэн говорил с напускной злостью, больше по старой памяти. – А тебе известно, что махровую розу называют капустной, но она от этого не хуже?
– Действительно, дождь начинается.
Небо нахмурилось, стало накрапывать.
– Говорю же, недаром у меня с утра бок ноет. Теперь из-за тебя придется по лужам шлепать.
Лошадь, будучи в полной гармонии с природой, продолжала невозмутимо пастись на мокрой траве. Только люди воспринимали изменения погоды как неприятность. Братья поспешно выбрались на узкий проселок, и тут им повезло. Доктор Льюис на своем маленьком «моррисе» ехал к пациенту. Врачам правительство выделяло щедрую квоту на бензин.
– А я как раз к вам, садитесь, подброшу, – сказал он. – Дворники только не работают, протри-ка ветровое стекло, Дэн, если у тебя найдется грязный носовой платок. – Дэн воспользовался своим армейским галстуком. – Раньше никак не мог навестить вашего отца, хоть и обещал. Младшенький миссис Причард снова захворал. Не ребенок, а ходячая энциклопедия болезней. Но при этом растет как на дрожжах и аппетит волчий. Вы, похоже, не выспались, глаза у вас как у снулой рыбы. Но отцу вашему гораздо хуже, чем вам. В больницу его надо с его кашлем.
– Вы же его знаете, – сказал Редж, – не хочет он в больницу. Долго ему еще маяться, как вы думаете?
– Около недели, может, чуть больше. Он и сам бы рад отмучиться поскорее. Это же пытка – сухой кашель! Сердце в конце концов не выдержит. Я дам ему кое-что, и он уснет.
– Навсегда? – спросил Дэн.
– Нет, не совсем. Теоретически я не против эвтаназии, но кальвинистское воспитание не позволяет. Не убий и тому подобное.
– Что это за непонятное слово?
– Эвтаназия? Хорошая смерть, я полагаю. По-гречески.
– Греков я не встречал, – сказал Дэн. – Был, правда, среди американцев один грек, говорил, что его фамилия Попадопулос, только никто ему не верил. Вруны эти греки, если говорят, что смерть бывает хорошей. Смерть не может быть хорошей.
– Как твоя рана в боку? – спросил доктор Льюис.
– Почти зажила, шва уже не видно, только маленькая дырочка осталась. Эти гады приняли нас за немцев. Один из них пырнул меня штыком. Раз я по-русски говорю, значит, немец. Немцы, говорит, хитрые, специально русский учили, чтобы русских на русских натравить.
– Хватит, Дэн, – вздохнул Редж, – мы уже наслышались этого.
– Еще раз послушай, ворюга, – свирепо рявкнул Дэн. – Слишком многие готовы забыть то, что выпало на нашу долю. Я буду повторять это, пока вас не стошнит. Сколько я наших судов пропустил в этом чертовом порту из-за раны. Заладили – немец да немец. Медальон-то я потерял, – пояснил он для доктора Льюиса, – так они говорили, что я форму с убитого снял.
– Да, да, – мягко согласился доктор, – страшная история. Ну вот мы и приехали.
Под вязом у дверей трактира сидел старик в кепке и плаще и потягивал пиво. Дождевые капли падали с листьев прямо в кружку, но, видно, ему было легче сидеть под умиротворяющим дождем, чем слышать надрывный кашель умирающего хозяина. Выйдя из машины, они тоже услыхали кашель, доносившийся из приоткрытого окна наверху. Ципа прибиралась у барной стойки. Когда они входили, она обратилась к двум молодым сезонным рабочим, не сводившим глаз с красивой хозяйки:
– Закрываем, джентльмены.
Отсюда кашель слышался сильнее.
– Пойду дам ему кое-что, – сказал доктор Льюис.
Ципа подошла к столу, за которым сидели последние посетители, и терпеливо дождалась, пока те допили свои кружки до дна. Парни продолжали откровенно рассматривать ее, и один из них сказал:
– Может, поцелуешь нас на дорожку, хозяйка?
Редж подскочил к ним и заорал:
– Вон отсюда, симулянты! Пахари, тоже мне! Отсиживались тут, пока те, кто лучше вас, в землю ложились!
– Отвали. Мы не симулянты, свою работу знаем, – ответили они, потом поднялись и ушли, передразнивая не утихавший кашель.
Поседевшая и располневшая, но все еще красивая, с зелеными балтийскими глазами и четко очерченным подбородком Людмила Джонс поздоровалась с доктором Льюисом и бросила сердитый взгляд на сыновей.
– Опоздали, – сказала она, – все уже остыло.
– Нас ограбили, – стал объяснять Редж, – продержали в банке под дулами винтовок.
Доктор Льюис улыбнулся, решив, что он шутит.
– Это правда, – подтвердил Дэн, – но наш ворюга еще раньше спер два фунта из кассы.
– Чтоб я слова «ворюга» больше не слышала, – сказала Людмила.
– Значит, вас действительно ограбили? – переспросил доктор Льюис. – Ну и дела.
На кухне появилась Ципора и поделилась новостью иного рода: