– Решил пожить в Уэльсе? – без всякого интереса спросил Редж.
Он носил нарукавники, как заправский бармен. Ципа, в перепачканном цветастом халате, успела приобрести деревенский румянец, хотя едва проглядывавшие у глаз морщинки не свидетельствовали о безмятежной жизни на природе. Взгляд Реджа блуждал.
– Значит, вы теперь сами здесь хозяева, – сказал я. – Жаль отца твоего, жаль, хороший был человек. А отъезд твоей матери, мягко говоря, поступок легкомысленный, Ципа мне писала об этом.
– Ностальгия, – ответил Редж. – Но она прихватила с собой не все капиталистические накопления. Госбанку повезло с очередной партией валюты. – Он взглянул на меня недружелюбно. – Ты теперь ученый муж. Поздравляю от всей души.
– А у тебя собственный трактир. Прими и ты мои поздравления. Благородное занятие. Ты не читал Фодергилла? Его «Дневник хозяина трактира» стал бестселлером. А Ципа, получается, хозяйка гостиницы? – Я произнес это, как бы примеривая название к сестре.
Она, судя по гримасе, не считала, что оно ей к лицу.
– Я музыкант и вернусь в оркестр. Наверно, мне не суждено стать… матерью.
Мне показалось, она хотела сказать – женой.
– Снова будет греметь и стучать, – прорычал Редж, – и домой являться когда вздумается. Не думал, что все так получится.
– Расскажи мне, что ты затеяла, – попросил я Ципу.
– Руки соскучились по палочкам. Разве я не имею права заниматься искусством?
– Искусство, как же. Звон да грохот, вот и все.
– Здесь есть местный оркестр, – сказала мне Ципа, – в основном из беженцев и бывших пленных, которые решили остаться. Они получили дотацию от Совета искусств – так это, кажется, теперь называется. На хлеб и картошку все еще карточки, но люди по музыке соскучились. Этеридж пригласил меня к ним ударником.
– Этеридж?
– Джек Этеридж, наш бывший гобой в «Халле». Попал в аварию, что-то с губами случилось, поэтому теперь он дирижирует. Может, помнишь его, он из Бристоля.
– Ну что ж, – сказал я, – мне кажется, это хорошая новость. Хотя Редж со мной явно не согласен.
– Ничего у меня в жизни не клеится, – ответил Редж. – Думал, вот поселимся здесь, обоснуемся как следует. Но, наверно, прошли те времена, когда люди пускали корни.
– Намекаешь на то, что все мы теперь – перемещенные лица? – спросил я.
– Пожалуй, что так.
– Сердце Реджа осталось в святой Руси, – заметила Ципа.
– Заткнись! – крикнул Редж. – Ее уже нет в живых.
– Ты о ком, о матери? – с ужасом спросил я.
– Да нет, не о матери, – ответила за него Ципа. – Это он о русской подруге, которую завел, когда я ему якобы изменила. В Министерство иностранных дел пришло письмо от убитого горем мужа с благодарностью за доброту и заботу о покойной жене.
– Вот увидите, доберусь я до этого ублюдка, – Редж свирепо вонзил вилку в сгол.
– До мужа, что ли? – Кажется, я задал дурацкий вопрос.
– До всех доберусь. Кровопийцы!
– Ради бога! – вздохнул я. – Все уже позади.
– Для меня ничего не прошло и никогда не пройдет.
– Слушай, если тебе нужен помощник, ну там пиво разливать или бочки открывать, я свободен, – сказал
– Работы я пока не нашел, а искать я ее могу и отсюда Как остальные-то поживают?
– Дэн, – ответила Ципа, – открыл рыбную лавку в Нидербери.
– Где это?
– Где-то здесь, недалеко, не знаю точно. А красотка Беатрикс по-прежнему в Министерстве иностранных дел. Так занята, что со своим мужем-писателем спит только по выходным. Остепенилась, что и говорить.
– Беатрикс… – с горечью произнес я.
– Знаю, знаю, – закивала Ципа и добавила: – Завтра я еду в Кардифф. Там сбор оркестра. Инструменты привезут отдельно. Редж не хочет платить за хранение, ну и черт с ним, – заключила она.
– Мы едва сводим концы с концами, – стал жаловаться Редж. – Я надеялся получить хоть что-нибудь после смерти отца, а мне досталась лишь лицензия и пивная. Пивоварни своей у меня нет, а пиво сейчас никто не варит, алкогольные напитки – по карточкам. Зарабатываем на закусках.
– Которые готовлю я, – вставила Ципа, – но недолго мне мучиться. Только не расстраивайся – вот повалит сюда народ, особенно американцы, смотреть на Артуровы развалины, тогда и развернешься.
– И для этого я изучал испанский и каталонский, – угрюмо проворчал Редж.
– Все зависит от тебя, – сказал я ему. – Тебя никто не заставляет здесь сидеть.
– Хотел пожить спокойно. Вернуться, так сказать, к истокам. Знаешь, мать пишет, что видела меч. – Я не уловил связи. – В Ленинграде, в Эрмитаже. Там устроили выставку трофеев из Восточной Германии. Так что Дэн был прав, и отцовская энциклопедия не врет, и та книжка, написанная моим тезкой. В Ленинграде считают, что это чудом сохранившийся меч Аттилы, и буква А на клинке – тому доказательство. Меч Артура для этих безбожников не святыня, а всего лишь музейный экспонат.
– С ума сойти, – все еще не верил я.
– Ты готов сойти с ума от такой безделицы? А если завтра эти изуверы сбросят на нас атомную бомбу и настанет конец света, ты снова станешь сходить с ума? Безумие становится нормой.
– Как живется твоей матери в безбожной России? – спросил я.
– Она о многом умалчивает. Письма проходят через цензуру. Послушай, – повернулся он к Ципе, – я пойду прилягу. А ты можешь излить свою страдающую душу любимому брату. – Сгорбившись, как старик, он зашаркал вверх по лестнице.
Я поцеловал сестру, извинившись, что не сделал этого сразу как вошел.
– Значит, не ладится у вас.
– Мы хотели ребенка, – ответила Ципа, – но не получилось. Во мне ничего не удерживается. Он говорит, что для меня дети – барабаны и колокольчики. Наверно, он прав. Невозможно иметь все, что захочешь. Трудно оставлять его одного, но я думаю, он сам здесь не задержится. Школе в Бридженде требуется учитель испанского. Валлийцам нравится испанский.
– Значит, вы оба здесь не задержитесь. Ну и что дальше, каждый будет жить сам по себе?
– Не знаю, ей-богу, не знаю. Но не думаю, что мы расстаемся навсегда. Надо как-то попытаться преодолеть прошлое, правда? Он очень много пережил, в том числе из-за меня. Я-то совсем не мучилась. Теперь снова возьму в руки палочки и начну отбивать ритм.
– Знаешь, я никогда не понимал разницы между барабанщиком и ударником.
– Барабанщик у них уже есть, Джек Этеридж нашел одного, очень хорошего – беженца-еврея из Дрездена по фамилии Апфельбаум. Его выгнали из Германии эти кретины, когда стали бороться за арийскую чистоту в музыке. Он занят только в классических вещах, а меня пригласят, если будут исполняться современные – «Жизнь героя» Рихарда Штрауса, например, или Бенджамин Бриттен, или еще что-нибудь, где в составе оркестра есть экзотические ударные. Кроме того, мне придется замещать Апфельбаума, когда он играет в другом оркестре. Теперь многие работают в нескольких местах сразу. Денег ведь платят немного.
– Небольшой приварок к семейному котлу?
– Можно и так сказать. Редж без конца твердит о самородке, который лежит в банке на имя его матери. Теперь на этом помешался. Каждое утро просматривает в газетах цены на золото и подсчитывает, сколько этот самородок стоит. Бубнит, что целое состояние без толку пропадает.
– Вот бедолага.
– Ты знаешь, я тоже так думаю. Бедный Редж.
В этот вечер я разливал напитки по кружкам и считал мелочь. Посетителей было немного. Тоскливо здесь живется, что и говорить. Старики медленно, стараясь продлить удовольствие, потягивали пиво. Те, что помоложе, играли в дартс. Тупые, без проблеска мысли в глазах лица. Расстреляй их из пулемета – никто не заметит потери. Тем не менее природа распоряжается по-своему: оберегает серость и уничтожает таланты, обрекая их на голод и мучительную смерть. Я часто думал о том, сколько ярких личностей погибло в Освенциме.