– Здесь, – наконец сказал лейтенант Гриффитс. – Не знаю, как это место называлось раньше, мы прозвали его Дерьмовым склоном.
Высота была в полумиле, вершина ее поросла буками. По ее скользкому глинистому склону приказано забраться наверх под градом пуль противника – чистое самоубийство, никак иначе. То, что это чистое самоубийство, армейским языком сообщил в своем донесении командир роты капитан Перри. Пакет в штаб батальона поручили доставить рядовому Джонсу 86-му. В ответе штаба говорилось, что остатки Гвентского полка будут использованы как резерв. Первыми пойдут в атаку мидлотцы и третий полк каледонских стрелков, гвентцам быть наготове. Видимо, в штабе решили, что взобраться на эту высоту по трупам легче.
Рота рядового Джонса 86-го расположилась на церковном дворе среди разрытых снарядами могил, разбросанных костей и обломков соборного купола. Покрытый ржавчиной флюгер был цел, и сержант прихватил его на память. Тяжеловат только, зараза. Промозглым февральским утром немцы заметили их и начали обстреливать из пушек. Было около одиннадцати, когда рядовой Джонс 86-й вдруг услыхал невообразимый грохот и увидел фейерверк из разрывающегося металла и человеческих тел. Оставшиеся в живых, не дожидаясь приказа, укрылись в разрушенной церкви, вспугнув гнездившуюся там стаю ворон. Рядовой Джонс побежал. Сзади разорвался восьмидюймовый снаряд, и прямо перед ним разлетелась на куски могильная плита. Его швырнуло наземь, и он потерял сознание.
Людмила узнала о своем вдовстве из короткого письма, написанного жутким почерком майора Гвентского королевского полка. Официальное извещение военного министерства пришло позднее. Это был стандартный, размноженный на гектографе бланк фиолетовые чернила, фамилия Джонс вписана карандашом. Глубокие соболезнования, один из многих павших, тяжелейшие потери во время последнего наступления. Хороший солдат, верный товарищ.
Она не заплакала, по крайней мере сразу. В последнее время она жила в предчувствии вдовства. Теперь перед ней расстилалась пустыня, но утешало Людмилу их с Дэвидом прошлое, а воспоминания, связанные с постелью, даже радовали. Она была верной женой. То, что он взял ее уже не девушкой, не слишком его беспокоило, в отличие от большинства мужчин. Она и не заметила, как потеряла девственность в угаре грубых удовольствий на одном пикнике, где юная Людмила и официантка Сандра, которую не рискнули нанять на работу без испытательного срока, сошлись с двумя молодыми людьми, угостившими их из фляжки сомнительной кока-колой. Любовь под американской луной вначале была неласковой и в жизни Людмилы следа не оставила, не то что связь с молодым канадским французом, который поставлял в ресторан мясо, когда отца мучили печеночные колики. Пока их не застукал повар Иван, они целовались и миловались прямо на кухонном полу. Любовь к своему бедному погибшему мужу стала для Людмилы почти смыслом существования. Осознав потерю, она уже не могла остановить слез.
К обеду она перестала плакать и проглотила жилистый бифштекс. С продуктами становилось все хуже из-за нападений немецких подводных лодок на торговые суда. Выпив две чашки крепкого чая, она поплакала еще. Но слезами горю не поможешь. Надо действовать. Дом предков теперь принадлежит ей. Продать его, что ли, и уехать в Петербург, который теперь Петроград? Она знала валлийский и, делая покупки на Хай-стрит, болтала на нем с местными продавщицами, овдовевшими раньше нее и в знак своего вдовства одетыми в черное. По-английски она говорила уже свободно, но только с теми, кто валлийского не знал. Итак, решено: надо ехать к родственникам в Петроград, если только в это ужасное время туда можно добраться, а там видно будет. Если она не уедет, налетят эти жлобы, родственники мужа. Они уже дважды заявлялись, все четверо, узнать, не убили ли еще, и обнюхивали каждый угол дома, а в ответ на ее гостеприимное:
– Ydych chil eisiau te?[22] – ответили:
– Мы по-русски не понимаем, детка.
Запереть дом и уехать, может, и навсегда. Время покажет.
Людмила утерла слезы, умылась, припудрилась, надела черную шляпку с узкими полями, потертую соболью шубку, доставшуюся от матери, и под моросящим дождем пошла на станцию. Стараясь скрыть свое горе, улыбнулась на прощанье малышу миссис Эванс. Купила билет до Кардиффа с пересадкой в Ньюпорте. В поезде ее охватило подлое чувство полной свободы: деньги на ее имя лежат в банке, чековая книжка и британский паспорт, гарантирующий защиту британской короны в любых странствиях, – в сумочке. Русский царь очень похож на английского короля, но какая от него защита? Несмотря на молодость, русских она знала не понаслышке.