Тетя Аня и освобожденный из тюрьмы дядя Борис навестили ее в больнице. Дядя, невысокий, крепкий и энергичный, чем-то похожий на ее бедного покойного мужа, только гораздо старше, прежде работал контролером на складе. Он крепко обнял Людмилу и рассказал ей последние новости. Гарнизон Петропавловской крепости восстал, полицейские участки горят, архивы жандармерии уничтожены.
– Но самое главное, – говорил он с блеском в глазах, – политическая охранка разгромлена и все ее архивы публично сожжены. Жаль, ты этого не видела, это ведь как взятие Бастилии! Представь, сожгли только дела, заведенные на так называемых врагов отечества, а остальные документы оставили для того, чтобы обличить подлость, продажность и тиранию правительства.
– Дядя, а что же царь?
– Сидит, дурачок, в своей Ставке в полном неведении. Ему только докладывают, что некоторые части изменили присяге и подлежат наказанию. А Керенский и Чхеидзе убрали обычную думскую охрану и поставили туда войска, там теперь формируется новое правительство, а этот мерзавец Щегловитов, ты уж прости, что я ругаюсь, бывший министр юстиции, взят под стражу, суда дожидается. Да, и еще Юрику большой палец оторвало.
– Бедный Юрочка, – всплакнула тетушка, – говорила ему, не играй с чужими винтовками.
– О, господи, бедный мальчик, – огорчилась Людмила, – он что, тоже в больнице?
– Не в этой, он в госпитале для больных корью, рядом с Петропавловкой, его туда поместили, потому что в других мест нет. Ты не волнуйся, все обойдется, ему даже не палец, а только полпальца оторвало, на левой руке. Кормят-то здесь как?
– В основном супом, но хлеба вдоволь. – Ей вдруг захотелось баранины по-валлийски с брюквой и картофельным пюре.
Время для посещения кончилось, дядя с тетей ушли. В палату заглянул хромой и тощий разносчик газет. Людмила вытащила из-под подушки кошелек и купила за десять копеек однополосную плохо пропечатанную «Русскую пехоту». Большинство женщин в палате были неграмотные, и Людмила читала вслух, лежа на левом боку, под жалобы соседок справа, что им не слышно. Министр внутренних дел Протопопов сдался новой власти, войска в Ораниенбауме, Стрельне и других местах примкнули к восставшим. Над Думой развевается красный флаг, но возникли разногласия между исполнительным комитетом Думы и Союзом социал-демократических рабочих. Исполнительный комитет Думы возглавили Гучков, Струве и князь Львов.
– Господи, благослови князя, – прошамкала беззубая старуха со сломанной ключицей.
– Аминь, – хором отозвалась палата.
Соседки Людмилы, как и она сама, мало что понимали в этом потоке новостей. Полки под красными знаменами стремились в Петроград: откуда столько кумача, неужто старые рубахи выстирали в крови? С ошеломляющей быстротой появлялись всевозможные комитеты. Полковник Энгельгардт был назначен председателем думского военного комитета, который немедленно вступил в прения с процедурным комитетом. Сообщалось, что царь, во главе с верными ему финскими частями, возвращается в столицу.
– Благослови Господи царя-батюшку, – опять прошамкала старуха, и палата снова откликнулась:
– Аминь.
Последняя новость опровергалась в «Русской пехоте» от 15 марта. Государь император отрекся от престола – и сам, и от лица наследника. Государыня в Царском Селе сдалась революционным войскам со словами: «Я более не императрица, я всего лишь сестра милосердия, ухаживающая за своими больными детьми».
– Благослови ее Бог, страдалицу, матушку нашу, – молилась старуха, а затем и вся палата.
Людмила прочла им речь Керенского: «Товарищи, я назначен министром юстиции. Вы знаете меня как непоколебимого республиканца. Наберитесь терпения: у нас будет республика, но прежде нам нужен мир. Проявляйте лояльность к правительству князя Львова. Демократы поддерживают Временное правительство до окончания войны». Кажется, революция кончилась.
Стемнело. В палате зажегся свет. Для многих это было чудом, некоторые перекрестились.
– Ликтричество, – прошептала старуха.
Людмила вздохнула и промолчала. Старуха имела в виду электричество, но «лик» ей был понятнее, лик – это светлый образ Божьей Матери, сливавшийся в ее сознании с матушкой-императрицей. Старуха путала публику с бубликом и все спрашивала, где же обещанные в газете бублики. Другая женщина, толстуха с повязкой на глазу называла коммунистов куманистами, представляя себе куманику, красную лесную ягоду. Ей, должно быть, снились обещанные коммунистами ягодно-кисельные берега и молочные реки. Бедные темные бабы.