— Шкуру в Лёвенбурге покупали, ваша милость?
Рыцарь ослабил шнуровку у ворота дублета и разлил вино по серебряным бокалам. Толкнул один из них Цайту:
— Как догадался?
— Зеленоватый оттенок серого, из-за которого цвет выглядит более естественным — характерная особенность выделки овчины под волка, которую практикует семья Оротт. А они живут как раз в Лёвенбурге. Правда, обычно они делают шкуры более… хм… правдоподобных размеров.
— Я специально заказал такую. Чтобы рассказывать легенду об огромном чудовищном волке, которого взял на клинок мой прадед. Погоди-ка… Ведь Оротты — из фаранов. Откуда ты знаешь их секреты?
Взгляд рыцаря впился в сидевшего напротив него посланника короля, но золотистые волосы и светлая кожа как бы говорили о том, что этот человек на фарана совершенно не похож. Разве что темными глазами.
— А вы как ухитрились познакомиться с ними?
— Тебе не кажется, что я первый спросил?
— Может, тогда вы первым и ответите, ваша милость?
Драй Зеебург рассмеялся и поднял ладонь:
— Сдаюсь. В стоппардской дуэли я не силен. И все же?
— У вас ведь есть тайны, верно? У меня они тоже есть.
— Дело в том, — посерьезнел рыцарь, внезапно став старше на несколько лет, — что, раз тебя прислал король Леопольд, то мои тайны я должен буду тебе рассказать. А вот твои тайны…
— Хотите, я поклянусь, что моя тайна никаким боком не касается ни вас, ни Шнееланда?
— Я только выгляжу, как рыцарь из романов, — предупредил Зеебург, — В наше время одного слова мало. Потому что те, кто верил клятвам, вымерли от острого спиннокинжального расстройства.
— Не мой случай. Кинжал, грубое острое железо, опять же кровь… Я предпочитаю яд.
— Кстати, это вторая причина вымирания рыцарства. Итак?
— Письма от моего командира вам недостаточно?
— Откуда я вообще знаю, что вы не зарезали… ах, простите, не отравили настоящего Цайта и не сбросили его с поезда, когда тот проезжал через мост над Риназом?
— Мост над Риназом мы проезжали два раза. Оба раза — днем, когда тащить мертвое тело к выходу из вагона, чтобы сбросить в реку, несколько затруднительно.
— Вы меня поняли.
— Я не знаю, как вам доказать, что я — тот, за кого себя выдаю.
— Особенно если учесть… — рыцарь внезапно перегнулся через стол и сжал в руках прядь волос Цайта, — что твоя внешность не менее фальшива, чем моя волчья шкура.
— Я — фаран, — Цайт легко произнес то, что, казалось бы, давно забыл.
Фараны. Легкий на подъем и веселый народ, промышляющий торговлей и подделками, а также торговлей подделками и, иногда, поддельной торговлей, в законах большинства государств именуемой мошенничеством. Народ, который в некоторых государствах — в Рессе, например — был вне закона. Просто по факту своего существования.
Убийство фаранов в этих государствах даже не каралось.
6
— Фаран… — драй Зеебург выпустил волосы и сел на место, — А твое начальство об этом знает?
— Начальство — знает. Больше — никто. Даже мои друзья.
— Волосы — краска?
— Как и кожа.
Приходилось, конечно, мыться специальным раствором почти каждый день и выслушивать шутки о своей кошачьей чистоплотности, но Цайт твердо решил, что некоторое время побудет другим человеком.
Пока не придет срок.
7
Треск пламени, черный дым, взлетающий в небеса. Крики.
Крики.
Крики…
8
— Как вы думаете? — кривовато улыбнулся Цайт, — эта тайна стоит того, чтобы обменять ее на вашу?
Черта с два он признался бы, но что-то подсказало, что рыцарь этот его секрет знает и так.
— Такая тайна стоит дорого. Ну что ж, уговор есть уговор. Пойдем.
Рыцарь встал и шагнул к двери.
Глава 19
Флебс.
Проспект Горст. Красные кварталы
23 число месяца Мастера 1855 года
Йохан
1
Перрон Центрального Флебского вокзала был переполнен людьми. Одни приезжали в роскошную столицу Грюнвальда, также называемой столицей роскоши, другие уезжали из нее, несомненно, для того, чтобы как можно скорее вернуться обратно или же всю жизнь тосковать, вспоминая благородные проспекты, тихие улочки, блистающие дворцы и уютные домики, вспоминая парки и скверы, памятники и статуи, музеи и картинные галереи…
По крайней мере, флебсцы уверены, что любой побывавший в их городе мечтает в него вернуться.
Йохан двигался сквозь толпу, как тяжелый северный корабль, раздвигающий носом ледяную шугу, или же, если учесть, что выражение его лица при этом не менялось, оставаясь все таким же спокойным и безучастным, то более точным сравнением был бы айсберг, движущийся сквозь яркую толпу разноцветных лодчонок.