Он был совершенно разбит, во рту чувствовался мерзкий привкус перегоревшего дешевого алкоголя, но мозг заработал на удивление четко.
Надо было что-то предпринимать. Но что?
И тут Патрик вспомнил: деньги.
Да-да, те самые деньги, на которые он прельстился, взяв на себя вину некоего Кристофера О'Коннера, одного из лидеров Ирландской Республиканской Армии.
Деньги – вот чем он может быть полезным Уолтеру и Молли…
Да, деньги, будь они прокляты – ведь из-за них он и потерял своих детей.
Ему, Патрику, они больше не нужны – пусть же послужат детям!
Спустя полчаса Патрик стоял в местном отделении банка перед окошечком кассира.
– Скажите, могу ли я открыть счет на детей? – спросил он.
– До достижения ими совершеннолетия? – осведомился кассир.
Патрик кивнул.
– Да.
– Конечно, сэр… Какую сумму вы хотели бы перечислить?
Патрик торопливо выписал два чека – один на сына, другой – на дочь, и молча протянул их кассиру; это были все деньги, которые он получил от Уистена после того памятного освобождения из Шеффилда.
Кассир, едва взглянув на цифры несказанно удивился и спросил:
– Как – так много?
Тяжело вздохнув, Патрик ответил:
– Это немного… Это все, что я могу сделать для них…
Банковский служащий принялся заполнять какие-то бланки.
– Простите, сэр, – обратился он к Патрику, – вы хотите, чтобы вклад на мистера Уолтера Хартгейма и мисс Эмели Хартгейм был анонимным?
Патрик замялся.
Да, конечно же, он очень хотел, чтобы эти деньги были положены на имя его детей от Патрика О'Хары – по крайней мере те, когда вырастут, смогут вспомнить его добрым словом хотя бы за это.
Но теперь, после всего произошедшего, он был лишен всего – не только детей, но даже собственного имени.
И потому, немного подумав, произнес:
– Нет.
– От чьего же имени открыть счета?
– От имени Джеймса Рассела, – ответил О'Хара. – Предъявить документы?
– О, нет, не надо… Стало быть, до совершеннолетия?
III. ЛОНДОН
Лион
Иногда люди, склонные к глубоким размышлениям, представляются окружающим слабыми – часто считается, что такие люди, не имея никакой внутренней поддержки, ищут утешения в отвлеченных суждениях, порой – умозрительных и целиком оторванных от реальности.
Это, конечно же, можно было отнести и к Лиону Хартгейму – но лишь отчасти.
С одной стороны, Лион был по-своему слабым человеком – в той мере, в какой слабыми можно было назвать почти всех современных мужчин, но с другой, привычка к умозрительным суждениям выработалась у него с годами – отчасти толчком к этому послужило знакомство с кардиналом де Брикассаром тогда, в Ватикане 1943 года, – но страсть к подобным размышлениям, а также осмотрительность, осторожность были у него врожденными.
Получив от аббата О'Коннера столь неожиданное предложение – сопровождать его в Лондон и, при случае, помочь – Лион долго колебался.
Он тщательнейшим образом взвешивал все «за» и «против», он прислушивался то к голосу разума, который убеждал его не ввязываться в столь опасную, преступную и рискованную авантюру, то к голосу совести – совесть взывала помочь аббату.
И, наконец, когда голос совести перевесил все доводы рассудка, Лион согласился…
Зайдя к О'Коннеру, Лион коротко сказал:
– Я согласен. Тот улыбнулся.
– Честно говоря, мистер Хартгейм, иного ответа я от вас и не ожидал…
Желание Хартгейма помочь ИРА не было игрой в романтику – Лион давно уже вышел из такого легкомысленного возраста, а подобные мотивы были бы простительны разве что для мальчика возраста Уолтера, но никак не для него.
Просто Лион действительно был на редкость совестливым человеком, и теперь совесть подсказывала ему, что правда, истина – на стороне тех самых парней, которых телевидение и газеты ежечасно ругают, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых грехах…
Небольшая серебристая машина на огромной скорости мчалась по направлению к Лондону. За рулем сидел О'Коннер.
Хартгейм, поглядывая то на дорогу, то на своего спутника, спросил:
– Честно говоря, я так и не понял, что же именно мы должны сделать?
Тот пожал плечами.
– А разве я непонятно объяснил?
Немного помявшись, Лион ответил:
– Честно говоря…
– Ну, тогда повторю еще раз. Только предупреждаю сразу: никакой крови, никаких жертв…
– Очень надеюсь на это, – вставил Лион, – на иное я бы и не согласился.
Аббат, терпеливо выслушав реплику спутника, продолжил объяснение:
– Так вот, мистер Хартгейм… Это не будет тем, что в газетах и по телевидению называют «террористическим актом».
– А чем же тогда?
– Ну, так сказать – актом устрашения.
– Устрашения?
О'Коннер кивнул в ответ.
– Да.
– Но кого следует устрашать?
– Правительство… За слишком жесткий курс по отношению к Ольстеру.
– То есть…
– Я ведь уже говорил, что множество честных, порядочных людей оказались за решеткой – и притом, подавляющее большинство из них по каким-то надуманным, заведомо ложным обвинениям. Их схватили только потому что они – ирландцы.
– Ну, и…
Аббат продолжил:
– Так вот: по замыслу руководства ИРА надо устроить скандал.
– Не понимаю…
– Если где-нибудь в центре Лондона – честно говоря, я еще не знаю, где именно, так как человек, от которого я получил инструкции, дал мне полную свободу действий, полную самостоятельность, – подчеркнул О'Коннер, вспомнив своего племянника Кристофера, – так вот, если где-нибудь в самом центре Лондона прогремит взрыв…
– Взрыв? – переспросил Лион таким тоном, будто бы он впервые в жизни услышал это слово.
– Да, взрыв…
– Но…
Аббат довольно резко перебил его:
– А разве мы не говорили с вами об этом? Взрыв-то, конечно, будет настоящим, но нам придется сделать так, чтобы обошлось без жертв. Потом газеты напишут, что «по счастливой случайности никто не пострадал», – процитировал он своего племянника.
– Но какой будет результат? Какова будет польза? – вновь поинтересовался Хартгейм.
– Думаю, что польза будет большая. Во всяком случае люди в правительстве, ответственные за судьбу Ольстера, поймут, что дух борцов за независимость не сломлен, и что им в любом случае придется пересмотреть свою политику по отношению к Северной Ирландии.
– А если нет?
Аббат улыбнулся.
– Думаю, что да.
– Почему? Откуда такая уверенность?
– Дело в том, что нынешнее правительство дышит на ладан. Им не выгодно, чтобы в стране разразился еще один громкий скандал, связанный с Ольстером, – пояснил О'Коннер, – и им волей-неволей придется изменить свое отношение…
Немного помолчав, Лион задал еще один вопрос:
– Ну, с этим все более или менее понятно… А жертв действительно не будет?
О'Коннер отрицательно покачал головой.
– Нет.
– Тогда – какова же в этой, как вы выражаетесь, акции, моя роль?
– Оказать мне моральную поддержку… То есть, – добавил аббат, – роль чисто пассивная… Скажем так – доброжелательного наблюдателя…
– А-а-а, – протянул Лион, – ну, тогда мне все ясно.
И он замолчал, хотя ему так ничего и не было понятно – объяснения О'Коннера не прояснили ситуации и особенно его роли в этой поездке…
В Лондон они прибыли, когда начало смеркаться. Попетляв по городу в поисках отеля, они остановили свой выбор на небольшой гостинице неподалеку от центра – цены были умеренными, комфорт – первоклассным, к тому же из окна открывался замечательный вид на историческую часть города.
– Ну, что, – предложил аббат, – теперь, я думаю, нам самое время поужинать…
Лион согласно кивнул.
– Да уж…
И они отправились вниз, в ресторан.
Точно сговорившись, О'Коннер и его спутник решили в этот вечер ни словом не обмолвиться о цели своего визита в столицу – по всей видимости, нервы и одного, и другого были настолько напряжены, что говорить о предстоящей «акции» просто не хотелось, чтобы не напоминать самим себе, что их ждет в недалеком будущем…