Она поднималась над величественной горной цепью до тех пор, пока та не осела далеко внизу, не расплющилась и не обратилась в плоскость, как и весь круг горизонта, похожий теперь на географическую карту. Тогда она повернула в обратную сторону, к морю, к той самой бухте, которую только что видела. Море в своей неописуемой и торжественной красоте уходило в беспредельную, необъятную даль.
Но вскоре никого и ничего не стало, – не стало на всем белом свете; было только: вверху светло-голубое небо, прозрачное, холодное, внизу – черно-синий океан, а посредине, как раз между ними – она, Джастина, опьяненная буйным веселым ветром и своим полетом.
Даже и ее самой не было, не было тела, а была только одна лишь душа, охваченная молчаливым и блаженным восторгом, потому что ни на одном языке никогда не найдется слов, чтобы его передать…
Неожиданно где-то совсем близко, над самым ухом, послышался неприятный стеклянный звук – с таким звуком, как правило, ставится на стеклянный столик стакан или бутыль. И чей-то голос, чужой, незнакомый:
– Слава Богу, она очнулась!
Джастина с трудом разлепила глаза и увидела над собой незнакомую женщину в белом.
– Что такое? – прошептала она непослушным языком. – Что случилось?
И тут же Джастина ощутила во всем своем теле страшную боль – такую пронзительную, что сразу же застонала, не в силах сдержаться.
– Миссис Хартгейм! О, как хорошо, что вы пришли в себя! Такая ужасная катастрофа… Мы уже и не думали, что вы останетесь в живых…
Джастина увидела над собой склоненное лицо Лиона.
– Лион… – прошептала она, с трудом шевеля губами. – Лион…
По морщинистым щекам Хартгейма текли слезы, но он и не думал их вытирать. Осторожно погладив Джастину по голове, он тихо-тихо, словно боясь разбудить ее, произнес:
– Не волнуйся… Все хорошо… Я рядом с тобой, я люблю тебя…
И Джастина вновь погрузилась в глубокое, бездонное забытье… Но иногда сквозь него она чувствовала прикосновение ладони Лиона, такое приятное, прохладное, и ей казалось, что до слуха ее долетают слова:
– Не волнуйся… Все будет хорошо… Я рядом с тобой, я люблю тебя…
Джастина долго болела – в госпитале она провела около шести месяцев.
Все это время Лион вместе с детьми провел у ее постели, предугадывая малейшее желание больной, чтобы тут же броситься его выполнять. Из случайного разговора Джастина узнала, что Питер Бэкстер погиб – смерть наступила мгновенно и была безболезненной…
Это известие, как ни странно, никак не тронуло, никак не взволновало ее – будто бы Питер был совершенно чужим и незнакомым ей человеком. Да, теперь, после всего произошедшего Джастина словно заново родилась на свет, и когда она вспоминала Питера и все, что с ним было связано, ей казалось, что все произошло не с ней, а с каким-то другим человеком, будто она всю эту историю где-нибудь прочитала, услышала или увидела в кино…
Иногда она впадала в полнейшее безразличие ко всему, иногда горько плакала от внезапных приступов острого стыда перед Лионом – ей хотелось кричать, биться в истерике, и Джастина с трудом сдерживала себя.
Лион, казалось, все понимал – не стоит и говорить, что он догадался, откуда могла возвращаться Джастина заполночь в обществе Питера Бэкстера, но никак – ни единым словом не напомнил ей этого…
После госпиталя Джастина училась ходить – оставив инвалидную коляску, она взяла в руки костыли и палочку. У нее появилось множество привычек и наклонностей, каких Лион прежде никогда не замечал за ней; так, она стала панически бояться оставаться в комнате одна, стала бояться одиночества, начала много и жадно курить – хотя врачи и запретили ей это делать.
Лион, конечно же, заметил эту странную перемену в поведении жены, но ничего не говорил ей, полагая, что она сама когда-нибудь заведет об этом разговор.
Месяцев через восемь, когда Джастина окончательно пришла в себя, они, сидя в слабо освещенной гостиной, беседовали о каких-то текущих делах. Беседа шла вяло, по инерции – слово цеплялось за слово, фраза за фразу, и ни один из них не находил в себе силы начать разговор о главном…
Неожиданно Джастина, оборвавшись на полуслове, сказала Лиону:
– Знаешь, мне опять приснился он… Точнее даже не приснился, а пригрезился – я ведь не спала…
Лион нахмурился.
– Ты говоришь о…
Она тут же перебила его:
– Нет, нет, не о том, о ком ты подумал… к прошлому нет возврата. Я ведь и так наказана…
Конечно все, что случилось со мной – это наказание и теперь я знаю, точнее даже не знаю, а ощущаю это… Я о другом…
Лион, подавшись корпусом вперед, спросил:
– О чем же?
– О нем…
– О человеке, который тебе пригрезился?
Она закивала в ответ:
– Да, да…
– Но кто же это?
Немного помолчав, чтобы собраться с мыслями, Джастина произнесла в ответ:
– Не знаю… – Понимаешь, вроде бы и знаю я его, и как будто не знаю. Он и друг, и враг. Если вокруг никого нет, он возникает и становится рядом. Я сяду – он напротив. Сегодня, когда я прогуливалась возле нашего дома, он был на шаг впереди. Мне показалось, что он хочет взять меня за руку, улыбнуться. Я поняла, что мне необходимо тотчас же нырнуть в толпу, заговорить с кем-нибудь. Остановить прохожего или спросить дорогу, хотя я и так все тут знаю… Просто не оставаться одной.
Лион, который понял эту пространную фразу по-своему, посчитав, что разговор все же идет о покойном Питере Бэкстере, совершенно некстати, как показалось Джастине спросил:
– Чтобы не видеть этого человека?
Джастина, прикурив, удивленно посмотрела на него.
– Это не человек… То есть, – поправилась она, – человек… В общем, даже и не знаю, как выразиться… Я понимаю, что говорю немного путано, сумбурно, но пока я не могу сформулировать своих мыслей… – она отвела взгляд. – Теперь, после того, как я начала самостоятельно ходить, поняла одно: я больше не могу оставаться в одиночестве; мне противопоказаны безлюдные улицы и дороги, пустые парковые скамейки. Я должна во что бы то ни стало пойти, скажем, на вокзал, в кино, на площадь, в кафе. Я должна видеть людей. Наверное, это просто бегство от прошлого, – вздохнула Джастина, впервые заговорив «о прошлом», намекая, видимо, на ту историю с Питером, – невозможно все время вспоминать, думать о своем.
– Зачем что-то вспоминать, – принялся успокаивать ее Лион, – зачем расстраивать себя по пустякам?
– Вот и я так думаю – ведь нет никакого резона возвращаться к тому, что было когда-то! Нет никакого смысла расстраиваться – тем более, что банальная фраза о том, что прошлого не вернуть по-своему, очень верна… Прошлое есть, оно в нашей памяти, но ведь в то же самое время, если разобраться, его и нет… Хотя, – задумчиво произнесла она, – то, что я получила – это наказание за грех. И никуда от этого не деться. Да, я понимаю, что заново все переживать – глупо. Но мысленно я часто возвращаюсь к тем событиям, чтобы еще раз понять, что я была грешна, и потому – наказана.
Следующий вопрос Лиона был совершенно логичен:
– Тогда – для чего же переживать?
Джастина опять тяжело вздохнула:
– Не знаю… Когда я лежала в госпитале, у меня было много времени, чтобы еще раз, как говориться, прочитать свою жизнь. Неожиданно перед глазами всплывали события десятилетней, двадцатилетней давности – до мельчайших подробностей. Ошиблась ли я когда-то, сделала что-то не так, оказалась в тупике – все это так некстати, а может быть, – она понизила голос, – может быть, и кстати вспоминалось.
– Ошибок и противоречий много у каждого, – заметил Лион. – И все мы грешны. Не бывает безгрешных людей… Разве что младенцы безгрешны, и то – до поры, до времени… Не надо об этом…
Она немного помолчала, а затем произнесла тихо и доверительно:
– Я теперь живу этим… У меня ничего больше не осталось, кроме угрызений совести.
Лион, которому не хотелось, чтоб Джастина, возвращаясь мысленно к тем событиям, вновь расстраивалась, с деланным легкомыслием махнул рукой.