Илонка, растрогавшись, сообщила девочкам, что мы всем им оплатим двухнедельное свадебное путешествие: Матрафюред, Шопрон, Балатон — на выбор, кто куда пожелает.
— Аги, — сказал я, взяв дочку за руку, — что это вы все вместе? Не пожалеешь потом, хорошо все обдумала? Замуж выходят не на один день — на всю жизнь.
— Да, папа.
— А кто этот твой Лайош? Давно вы с ним знакомы?
— Какая разница? Согласен взять меня замуж — и ладно. В основном потому, что у себя дома ему жить уже невмоготу. А снимать комнату — это две тысячи в месяц.
— Аги, девочка моя, о чем ты говоришь? Неужели ты так дешево себя ценишь? — Мне хотелось закричать на нее: «Ты шутишь! Я не разрешаю тебе так выходить замуж! Вы это всерьез или только из озорства затеяли эту тройную свадьбу? Девочки, люблю вас. И хочу вам добра. Аги, я и тогда любил тебя, когда злился из-за того, что ты бросила учебу, а ты пожимала плечами, нагло усмехалась, говорила: «Какой смысл пять лет корпеть над учебниками в институте, многого ты добился со своим дипломом и своим прилежанием?»
Несколько приглашений я раздал у себя в конторе. Всеобщий восторг.
— Вот это да! — говорили мне. — В наше-то время, когда родителей вообще не приглашают на свадьбу и только после рождения четвертого ребенка или пятнадцати абортов начинают подумывать: а не пора ли нам расписаться? Да, молодежь нынче такая неблагодарная, распущенная. А хорватовские девочки видите какие! Вот как надо воспитывать детей. А кто зятья? Ты счастливчик, Геза.
Нет, моя квартира не станет притоном. Не будут ахать и охать ни дворничиха, ни домовый комитет. Здесь будет благопристойное семейное гнездышко: три мои дочери и три зятя — счастливые влюбленные супруги (или сумасшедшие садисты?), ученые, работяги, труженики (или мошенники и воры?).
Детей я никогда не наказывал. Только однажды дал Кати пощечину. Ей тогда было шестнадцать. Она чего-то требовала. Она всегда требовала чего-нибудь: абонемент в театр, проигрыватель, мопед. «Кати, ты пойми, сейчас мы не можем, нет денег. Не будь такой ненасытной. В твоей жизни и так много всего хорошего и красивого». — «Много, конечно, — подтвердила она и скривила рот. — Хорошенькая жизнь, ничего не скажешь, на свою квартиру и надеяться нечего. А чтобы телефон поставили, и то восемнадцать лет ждать нужно».
Теперь у Кати на пальчике обручальное кольцо. На коленях огромный букет гербер. Рядом длиннющий, в два метра, рыжий парень. Она и не смотрит на меня.
Клянусь, то, что я сделал, не было злой шуткой. Это была последняя надежда, попытка ухватиться за соломинку. В банкетный зал «Золотого барашка» битком набилась родня. Кто откуда, сам черт не разберет. На столе — огромные блюда, на них — жареная баранина, цыплята. Хлопают пробки, громкий смех — говорят сразу человек десять. Усатый старенький почтмейстер, который сидит рядом со мной, в четвертый раз принимается рассказывать, как он купил жене с рук дубленку, но когда отнес ее к скорняку… Интересно, кто мой новый родственник: этот почтмейстер или скорняк? Или дубленка? Кто-то пьяный лезет обниматься и сообщает, что у них во вновь открытом магазине можно по дешевке купить стиральную машину. Пока идет распродажа. Но если мне случайно нужен холодильник или газонокосилка, он и это может устроить, сделав скидку в тридцать процентов, как якобы на стиральную машину — для тебя, папочка!..
Я ищу глазами моих девчушек, пусть они посмотрят на меня. А Илонка все угощает, все ухаживает за гостями, ни минуты не сидит на месте. Толстуха напротив вдруг говорит мне: четыре года — это немалый срок, но хоть это время детки будут счастливы, хотя бы на эти четыре года у них будет крыша над головой. А там — мало ли что может случиться… А что может случиться? Девочки выиграют в лотерею? Или, работая днем и ночью, всем скопом, вместе с шуринами и друзьями, они слепят какую-нибудь глиняную хибару? Вообще-то за четыре года там, где человека подстерегает столько опасностей, может всякое произойти — несчастный случай, холера, крокодилы, наводнение, тропический тайфун…